3. Глава 5. Психологические этапы

Существует базовое сходство в том, что пережили доктор Винсент и отец Лука в период коммунистического тюремного заключения. Хотя их содержали в отдельных тюрьмах, далеко удаленных от друг друга, и хотя они весьма по-разному реагировали на «исправление», оба подверглись одной и той же общей последовательности психологического давления. Эта последовательность была по существу той же самой, несмотря на тот факт, что эти люди очень отличались от друг друга, обладали различными личными и профессиональными стилями жизни. И эта модель «исправления мышления» была общей не только для этих двоих: её испытали на себе все двадцать пять граждан Запада, которых я интервьюировал.

Общая модель становится особенно важной при оценке историй, рассказанных мне этими западными жителями. Каждый пытался описывать, в большинстве случаев как можно точнее, детали испытания, из которого они только что вышли. Но сообщаемое каждым из них также неизбежно испытывало влияние той жизненной ситуации, в которой этот человек находился в момент своего рассказа, — его психологического перехода между двумя мирами, его личной борьбы за целостность и интеграцию, его чувств относительно оказывающих помощь и угрожающих коллег и незнакомцев в Гонконге, его взгляда на меня как на американца, врача, психиатра и человека. Все эти обстоятельства могли воздействовать на его описание и особенно на эмоциональный тон. Поэтому и в ходе интервью, и позже, изучая свои заметки, мне следовало выявить то, что было (66:) наиболее характерным и наиболее согласующимся, чтобы оценить эту информацию с позиции моего понимания людей, снабжающих меня ею, а затем собрать из кусочков сложный анализ самого процесса.

1. Смерть и возрождение

И доктор Винсент, и отец Лука приняли участие в мучительной драме смерти и возрождения. В каждом случае ясно дано было понять, что «реакционный шпион», попавший в тюрьму, должен погибнуть, и на его месте должен возникнуть «новый человек», возрожденный по коммунистическому шаблону. Действительно, доктор Винсент все еще использовал выражение: «Умереть и родиться заново», — слова, которые он не однажды слышал во время заключения.

Никто из этих людей не инициировал эту драму сам; в действительности, сначала оба ей сопротивлялись и пытались остаться за её пределами. Но их среда и окружение не позволяли никаких отступлений: они были принуждены участвовать, втягиваемые в воздействия вокруг них до тех пор, пока они сами не начали чувствовать потребность исповедоваться и перевоспитываться. Это проникновение психологических воздействий данной среды во внутренние эмоции индивидуальной личности является, возможно, выдающимся психиатрическим фактом «исправления мышления». Среда оказывает на заключенного непреодолимое давление, в то же самое время допуская лишь очень ограниченный набор альтернатив приспособления к нему. Во взаимодействии человека и среды имеет место последовательность шагов или действий (операций)¹ — комбинаций манипулирования и реагирования. Все эти шаги вращаются вокруг двух линий поведения и двух требований: колебания между грубым давлением и мягкостью (снисходительностью) и требований исповеди и перевоспитания. Физическое и эмоциональное давление вызывают символическую смерть; снисходительность и развертывающаяся исповедь являются мостом между смертью и возрождением; процесс перевоспитания, наряду с окончательной исповедью, создает переживание возрождения.

Смерть и возрождение, даже будучи символическими, затрагивают все существо человека, но особенно ту его часть, которая имеет отношение к привязанностям и верованиям, к ощущению существования в качестве конкретного человека, в то же самое время связанного с группами других людей и являющегося их частью — или другими словами, к чувству внутренней идентичности². В самом общем смысле все, что случилось с этими заключенными, относится к этому предмету. Поскольку все отличаются друг от друга по своей идентичности, каждый заключенный пережил (67:) «исправление мышления» по-разному, и не каждый реагировал полностью на все эти шаги; в то же время, переживания имели такой размах, что в какой-то мере воздействовали на каждого заключенного, независимо от его предыстории и характера.