СЭМЮЭЛ БАТЛЕР

САТИРА В ДВУХ ЧАСТЯХ НА НЕСОВЕРШЕНСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЕ УЧЕНОСТЬЮ

(Из I части)

Достойный подвиг разума и зренья — Освободиться от предубежденья, Впредь отказаться как от ложной дани Ото всего, что приобрел с годами, Но не от самого умодеянья И не от дара первого познанья,

Аих принять как данность непреложно, Будь их значенье истинно иль ложно. Но навык, хоть и плод того же рода, Где душу с телом нянчила природа, Имеет больше прав, как и влиянья, На человека, данника сознанья,

Поскольку, в двух инстинктах воплощенный, Одним рожденный, а другим взращенный, Он, человек, воспитан поневоле Скорей во мнимой, чем в природной, школе, И вследствие того, что раньше тело,

Ане душа в заботах преуспела,

Судить о человеке наперед Нельзя, покуда он еще растет. Без размышленья и усилий дети

Воспринимают все, что есть на свете, Тьму знаний и рассудочного вздора Усваивают чохом, без разбора, И так же, как некоренные лица Не могут от акцента отучиться,

Не может разум превозмочь наследства Понятий, вдолбленных в сознанье с детства, Но повторяет их в лета иные, А потому понятья головные

Не впрок уму, и труд образованья Для человека хуже, чем незнанье, Когда он видит, что не в колыбели, А в школе дураки понаторели, Где аффектация и буквоедство — Учености сомнительные средства, Где учат поэтическому пылу

Детей, когда он взрослым не под силу,

Иформы мозга не готовы к знаньям, Убитые двусмысленным стараньем Исправить вавилонское проклятье

Иязыкам умершим дать занятье,

Чтоб, проклятые некогда в день Судный, Они сушили мозг работой нудной,

Атак как занесло их к нам с Востока, Они во мненье ставятся высоко, Хоть и в арабском залетев обличье

Крючков и палочек, как знаки птичьи; И этот труд без пользы и без толка — Потеря сил и времени, и только, Как скупка экзотических сокровищ,

Тогда как тот, кто обладал всего лишь Своим добром, надежней обеспечен, Так и они с их бравым красноречьем; Недаром, цель выхватывая разом,

Стрелок следит одним, но метким глазом,

Акто зараз на многое нацелен,

Тот ни в одном, пожалуй, не уверен, Поскольку не безмерна трата сил:

Что взял в одном, в противном упустил. Древнесирийский и древнееврейский Отбрасывают разум европейский,

Имозг, который принял ум чужой, Вслед за рукой становится левшой, Однако тот, кто ищет мысль впотьмах, Не находя во многих языках, Сойдет скорей за умного, чем тот, Кто на своем найдет и изречет.

Вот каково искусство обученья, Все эти школы, моды, увлеченья В умы внедряют с помощью узды,

Как навык в школах верховой езды; Так взваливали римские рабы Грехи чужие на свои горбы.

Когда искусство не имело цели, Кроме игры, и греки не имели Других имен для сцены или школы, Как школа или сцена, их глаголы

«Быть праздным» и «раскидывать умом» По первосмыслу были об одном, Поскольку нет для здравого рассудка Защиты большей, чем игра и шутка, Возможность фантазировать свободно

Ипробуждать, не столь уж сумасбродно, Игру ума, уставшего от нудной

Обыденности и заботы будней, Где, кто не черпает непринужденно Его богатств, живет непробужденно

Иесли хочет преуспеть в ином Умении, поступится умом, Как те плоды учености, в угоду

Муштре, недоброй делают природу

Ивеличайшие ее стремленья Свободного лишают проявленья

Иразвернуться дару не дают, Толкая на рутину и на труд;

А кто меж тем с живым воображеньем,— Те на ученье смотрят с отвращеньем

Изамки их воздушные нестойки

По недостатку знаний о постройке. Но где даров счастливо совпаденье, Включая прилежанье и сужденье, Они стремятся превзойти друг друга,

Ини труда при этом, ни досуга, В то время как ученые профаны

От сверхусердья рушат все их планы: Те, чье познанье общества в границах

Икомпаса ручного уместится,

Туда, однако, простирают руки, Куда нет доступа любой науке. Пока к врагу не подойдут солдаты, Они разумно берегут заряды; Философы же простирают знанья На вещи явно вне их досяганья

Ипомышляют в слепоте надменной Лишить природу тайны сокровенной

Ивторгнуться вульгарно в те владенья, Куда вторгаться нету позволенья;

Ивсе их знанья — ложь или рутина Ввиду того, что нету карантина, В итоге мир тем дальше был отброшен,

Чем больше узнавал, что знать не должен.

САТИРА НА ДУРНОГО ПОЭТА

Великого Поэта вдохновенье Не ведает натуги и сомненья; Из золота парнасских кладовых

Чеканит он свой точный, звонкий стих. Баталий умственных воитель славный,

Как мысль ты миришь с мыслью своенравной? В твоих стихах слова, равняясь в ряд, Как добровольцы храбрые стоят, Не суетясь и не ломая строя,— Все на местах, все на подбор герои!

Ая, несчастный (за грехи, видать, Судьбой приговоренный рифмовать), С упорством рабским ум свой напрягаю, Но тайны сей — увы — не постигаю. Верчу свою строку и так и сяк, Сказать желаю свет, выходит мрак; Владеет мною доблести идея,

Астих подсовывает мне злодея, Который мать ограбил — и не прочь Продать за деньги собственную дочь; Поэта восхвалить случится повод,

Вергилий — ум твердит, а рифма — Говард. Ну, словом, что бы в мысли ни пришло, Все выйдет наизнанку, как назло!

Порой влепить охота оплеуху Владеющему мною злому духу; Измученный, даю себе зарок Стихов не допускать и на порог.

Но Музы, оскорбившись обращеньем, Являются назад, пылая мщеньем, Захваченный врасплох, беру опять Свое перо, чернила и тетрадь, Увлекшись, все обиды забываю И снова к Ним о помощи взываю.

Ах, где бы взять мне легкости такой, Чтоб все тащить в стихи, что под рукой, Эпитетом затертым не гнушаться,— Жить, как другие, — очень не стараться? Я воспевал бы Хлору, чья краса Давала бы мне рифму небеса, Глаза — как бирюза, а губки алы Тотчас вели бы за собой кораллы, Для прелестей бы прочих был готов Набор из перлов, звездочек, цветов; Так, лепеча, что на язык попало,

Кропать стихи мне б ни во что не стало; Тем более — такая благодать — Чужой заплаткой можно залатать!

Но вот беда: мой щепетильный ум Слов не желает ставить наобум, Терпеть не может пресные, как тесто, Сравненья, заполняющие место;

Приходится по двадцать раз менять, Вымарывать и вписывать опять: Кто только муку изобрел такую —

Упрятать мысль в темницу стиховую! Забить в колодки разум, чтобы он Был произволу рифмы подчинен!

Не будь такой напасти, я б свободно Дни проводил — и жил бы превосходно, Как толстый поп, — чернил не изводил, А лишь распутничал бы, ел и пил, Ночами бестревожно спал в постели,—

Игоды незаметно бы летели. Душа моя сумела б укротить

Надежд и дум честолюбивых прыть, Избегнуть той сомнительной дороги, Где ждут одни препоны и тревоги,— Когда б не Рока злобная печать, Обрекшая меня стихи писать!

С тех пор как эта тяга овладела Моим сознаньем властно и всецело

Идьявольский соблазн в меня проник, Душе на горе, к сочинению книг, Я беспрестанно что-то исправляю, Вычеркиваю здесь, там добавляю И, наконец, так страшно устаю, Что волю скверной зависти даю.

О Скудери счастливый, энергично Кропающий стихи круглогодично! Твое перо, летая, выдает По дюжине томов толстенных в год;

Ихоть в них много вздора, смысла мало, Они, состряпанные как попало, В большом ходу у книжных продавцов,

В большой чести у лондонских глупцов: Ведь если рифма строчку заключает, Не важно, что строка обозначает.

Да, тот несчастлив, кто по воле муз Блюсти обязан здравый смысл и вкус; Хлыщ, если пишет, пишет с наслажденьем, Не мучаясь ни страхом, ни сомненьем; Он, сущую нелепицу плетя, Собою горд и счастлив, как дитя,—

В то время как писатель благородный Вотще стремится к высоте свободной

Инедоволен никогда собой,

Хотя б хвалили все наперебой, Мечтая, блага собственного ради,

Вовек не знать ни перьев, ни тетради. Ты, сжалившись, недуг мой излечи — Писать стихи без муки — научи; А коль уроки эти выйдут слабы, Так научи, как не писать хотя бы!

* * *

Каких интриг не видел свет! Причудлив их узор и след, Но цель одна: упорно, рьяно

Служить желаньям интригана. А тот, найдя окольный путь, Всех одурачит как-нибудь! Вот потому-то лицемеры Слывут ревнителями веры,

Исвят в молве прелюбодей,

Иплут — честнейший из людей; Под маской мудрости тупица Глубокомыслием кичится,

Итрус в личине, храбреца Грозит кому-то без конца,

Инеуч пожинает лавры,

Каких достойны бакалавры. Тот, кто лишился навсегда Сомнений, совести, стыда, Еще положит — дайте срок! — Себе полмира в кошелек.

* * *

Им все труднее год от года, Тем, кто живет за счет народа! Еще бы! Церковь содержи,

Ислуг господних ублажи, Плати правительству проценты За государственные ренты, Учти налоги, и акцизы,

Ирынка частые капризы, Расходы на войну и мир, На книги божьи, на трактир; И, адских мук во избежанье, Щедрее будь на подаянье.

А если ты владелец стад И убежденный ретроград —

Изволь за проповедь мученья, Долготерпенья и смиренья Сектантам щедрою рукой Воздать землею и мукой. Взимают тяжкие поборы

Стебя врачи, и крючкотворы, И торгаши, и сутенеры, Блудницы, сводницы и воры, Грабители, и шулера, И дел заплечных мастера;

А лорд и джентльмен удачи Всё норовят не выдать сдачи

Стой крупной суммы, что пошла На их нечистые дела; Все те бедняги, что богаты, Несут огромные затраты

На подкуп города, страны, Земли, Небес и Сатаны.

* * *

Когда бы мир сумел решиться На то, чтоб глупости лишиться, То стало б некого винить И стало б не над кем трунить,

Дел бы убавилось настолько, Что просто скука, да и только!

* * *

Лев — царь зверей, но сила этой власти Не в мудрости, а в ненасытной пасти; Так и тиран, во зле закоренев, Не правит, а сжирает, словно лев.

* * *

Нет в Англии тесней оков, Чем власть ленивых стариков!

Одна им ведома забота: Латают до седьмого пота Весьма дырявую казну, Пока страна идет ко дну.

Когда ж их дело вовсе туго — Спешат к врагу, предавши друга, И попадаются впросак:

На них плюет и друг и враг.

* * *

У человека каждого во власти Источник собственных его несчастий; Но за устройством счастия его Следит судьбы ревнивой божество;

Иесли не захочется Фортуне, То все его старанья будут втуне;

Предусмотрительность — увы — слаба, Когда распоряжается судьба.

Как разум свой заботами ни мучай, Всегда найдется неучтенный случай,

Инеким злополучным пустячком

Он опрокинет все — одним щелчком!

* * *

Вождь мира — Предрассудок; и выходит, Как будто бы слепой слепого водит. Воистину, чей ум заплыл бельмом, Рад и собаку взять поводырем.

Но и среди зверей нет зверя злее, Чем Предрассудок, и его страшнее: Опасен он для сердца и ума И, сверх того, прилипчив, как чума.

И, как чума, невидимо для глаза Передается злостная зараза; Но, в человека отыскавши вход, До сердца сразу ядом достает.

В природе нет гнуснее извращенья, Чем закоснелое предрассужденье.