КОНСТАНТЕЙН ХЁЙГЕНС
НИЩИЙ
Он — ветвь неплодная; бродячая звезда; Издольщик улицы; стервятник без гнезда; Чернец без клобука; архиерей без храма; Он нищей наготой почти затмил Адама; Последыш роскоши; ползучий паразит; О пище вопия, он просит и грозит;
Нахлебник страждущих, мятущийся несыто; Беспанцирная желвь; безрогая улита; Обрубок прошлого; теплоподатель вшей; Безродный выродок, пинаемый взашей
От каждой лестницы; клочок зловонной шерсти; Жалчайший на земле отщппок жалкой персти; Скудельный черепок; беспламенная пещь; Укор для христиан; наивреднейший клещ; Гнилого гноища наибеднейшпй житель; Корзина черствых крох; гроша казнохранитель.
Лишь языком трудясь, промыслит он обед; Где бесполезна речь — он шрамом вопиет, Глаголает культёй, увещевает палкой — Чтоб сострадателю предстать руиной жалкой.
Ипусть бренчал Орфей на лире золотой — Шарманкой пользуясь иль дудкою простой, Он львов поукрощать и днесь весьма не промах
(Хоть львы — на медяках, ему в кошель несомых). Он вечно празднствует, и, статься бы могло, Я мог бы возлюбить такое ремесло.
Зрит жизнь во церкви он, зрит смерть в градоначальне; Заемщика в миру не сыщется бахвальней, Чем он, сулящий рай за каждый медный грош; Он вспомнит о зиме, лишь станет невтерпеж, Когда уже кругом поляжет слой снежинок — Ошметки собирать пойдет на торфный рынок; Он мерзнет на жаре и греется в мороз,
Ини на что притом не сетует всерьез;
Одежда есть — добро, а нет — так и не надо: Ползноя Богу он вернет, полснегопада; Он не завидует владетелям ничуть.
И все же, Господи, его не позабудь!
КОМЕДИАНТ
Он всюду, он везде, он встречный-поперечный; Шпагоносящий смерд; нужды скиталец вечный; Господень попугай; всегда смешлив на вид, Он полон глупости, по в ней мастеровит, Искусный плаватель в ее морях безбрежных; Живое зеркало мгновений быстробежных; Потешный Аристип; во храме смеха страж; Тень воплощенная; болтающий мираж.
Да, каждый должен бы сиять в искусстве этом! Он всякий раз иной — в согласии с сюжетом. Когда, по действию, он попадет на трон, Готов облечься он хоть в дюжину корон, Когда же в нищету повергаут он по роли — Решишь, что он вовек иной не ведал доли.
Под маску спрятавшись, то вверх, то вниз скользя. Стоит на месте он: проста его стезя.
Мир лицедействует перед очами Бога: Иному роль нужна, в которой реплик много, Иной бегом бежит, иной лежмя лежит, Тот златом дорожит — а тот не дорожит;
Но счастлив только тот, кто на златой средине Гордыней не влеком ни к бездне, ни к пучине, Разумно радуясь и не боясь невзгод, Решает: «Есть, что есть, а завтра — Бог пошлет».
АМСТЕРДАМ
Прибереги восторг, о незнакомый друг, По поводу чудес, простершихся вокруг:
Что стоят все слова о царствах небывалых — Пред роскошью, что здесь отражена в каналах! Гармония воды и звонких мостовых, Магнит для ценностей и кладезь таковых; Вдвойне Венеция; дворец тысячестениый;
Торф, ставший золотом! Немотствуй, гость почтенный; Рекут: роскошен Рим; кричат: красив Каир — Но Амстердаму честь воздаст в молчанье мир!
Ивот опять сентябрь, четвертый день опять — Не мчится время вспять!
Сколь много сентябрей и дней четвертых тоже Еще пошлешь мне, Боже?
Пожав достаточно, уже могу уснуть: Не краток был мой путь, Я тысячи шагов прошел от колыбели
Ивот плетусь доселе;
Япадал, Господи, я сызнова вставал, Но вечно уповал,
Что радость горести должна прийти па смену;
Язнаю жизни цену.
Ябытия не длить уже могу ни дня —
О Господи, меня, Взываю, отпусти: восторги и печали Как сны, давно промчали;
Что было — то ушло, а что произойдет — Так то уже не в счет, Все будет только тень минувшего, былого, Чему не сбыться снова.
Зачем же дней земных не кину череду? Я, Боже, зова жду,
Подай лишь перед тем, как я засну в покое, Прощанье мне такое, Чтоб каждый, о своей помысливши судьбе, Его желал себе.
МИЗОГAM, ИЛИ ХУЛИТЕЛЬ БРАКА
(Сатира)
Свадьбы злосчастный день и злосчастная ночь для мужчины, Я вас не знаю и знать не хочу! — «Что ж, тебе не но нраву Дом, угодья, стада — все приданое?» — Так, но при этом Ты нас избавь от жены и докуки законного ложа!
О, драгоценнее всех драгоценностей дар, что ниспослан Нам, батавам, чтоб мы гордилися именем этим, Дочь бессмертных и цель, желанная смертным, — свобода! Кто согласится за мзду лишиться тебя и прогонит
С отчих пашен навек, от тебя добровольно отрекшись?
Боги! жену себе взять — удовольствие не из дешевых! Свадьба — еще не конец. Чуть наступит день после первой Ночи твоей, Гименей, — вас зову я в свидетели, девы
(Мы-то чуть не бегом спешите к свадьбе желанной!): Тот, кто сердился вчера, что распрячь коней своих медлит Солнце и тянет часы вечерние Геспер ленивый, Разве бывает наутро таким, каким был накануне?
Пусть новобрачный хохочет, ликует, дарит поцелуи Больше, чем милому их дарила Неэра, и больше, Чем поэт получить от возлюбленной Лесбии жаждал,— Разве не видели мы, как поют веселую песню, Хоть и тоска за горло берет, как смеется на людях
Тот, кому плакать велит над отцовской могилой природа, Так что притворство его достойно искусства Бафилла. Праздник вчерашний, увы, обернулся комедией нынче: Зрители-гости идут, и, взаправду вчера ликовавший, Муж, личину надев, разыграть старается радость.
Стонет в душе, а губам дрожащим велит улыбаться, Кубки подносит гостям, чтобы Вакх им глаза затуманил, Учит, как может, роль, хохотать и шутить через силу Сам принуждает себя, хоть в груди сжимается сердце И покаянный псалом затянуть готова утроба.
Факел свой черный гаси, Гименей! Из Дионина дома, Мальчик с колчаном, беги: ваш триумф совершился — и полно! Ядом безумящим вы еще одного загубили.
Время настало узнать перемены внезапной причину.
Что за столбняк? Тут надо в тайник природы проникнуть! За ночь одну открылись глаза, с ночной темнотою Скрылись дурман идалийский и льстивые чары Морфея. Вот в чем тут дело: ведь все, что стоит на самой вершине, Близко к паденью всегда; между тем запрещает природа Быть недвижным тому, чему она жить приказала.
Тем, чем хотел, овладел ты — и тут погибает надежда, Тут и гневу конец, и любви, и рвенью, и страсти.
Вот отчего и душа на себя самое непохожа Вдруг становится, вот отчего мы любим, надеясь,
А получив, ненавидим, твердим: «Без этого лучше!» Дива тут нет: ведь порыв наш вершины достиг, за которой Нет ничего, и ум говорит, что дальше — паденье.
Верно, Юпитер пылал и желал Юнону, покуда, Страстным поддавшись мольбам, она не пала в объятья. Но, едва удалось насладиться, едва лишь супругой Стала сестра, — о родитель богов и людей повелитель, Что ты творишь? Ты томишься уже, ты боишься затворов Новой тюрьмы, ты не хочешь того, что стало навеки? Дочь Сатурна, теперь берегись! Уж пе спрячет Данаю
Медная башня: дождем соблазнитель проникнет сквозь кровлю Стражу минуя. Телец увезет Агенорову дочку,
Чтобы преступную страсть преспокойно насытить на Крите. Лебедь обманет жену, из чьего яйца, как цыплята, Выйдут два близнеца, Тиндаридами ложно рекомых.
Новая птица прияшет к Астерии клюв крючковатый, Дочку Никтея сатир проведет, пастух — Мнемозину, А подложный супруг — скромнейшую мать Геркулеса. Энносигей, и тебя, ненадежных вод колебатель,
Разве видать не пришлось Амфитрите быком и дельфином
Иубедиться, что ты от законных сбегаешь объятий, Что уж давно в кандалы превратились брачные узы?
Иу богов не ценится то, что всегда под рукою! Первая ночь есть конец любви. Мужья, сознавайтесь: Нерасторжимый союз счастливыми многих ли сделал? Впрочем, колодок каких пе заставит надеть и в какую Нас не загонит тюрьму барыша заманчивый запах?
Пусть не по нраву жена, по по нраву и дом, и шкатулка,
Исундуки, и добро: ради пих мы бываем несчастны, Но уж в неволю идем, взвалив ярмо не задаром!
Стыдно! Неужто и впрямь достойно честных батавов Быть у богатства рабом? Пресмыкаться перед металлом,
Хоть под ногами лежать он самой предназначен природой? Вот он, ценою прельщен, поклоняется женским уборам,— Тот, кто поставлен судьей над землей и над морем. Послушай, Женщина, пусть хоть тебе удалось урвать себе много
Питер Рубенс. Портрет Елены Фоурмен с сыном
И под золотом скрыть большие темные пятна; Есть благородная страсть и стремленье высокое духа,
Можно богатство не чтить! Ведь легко с добром расстаются Те, кто отважен, и мудр, и над всем стоит от рожденья. Славься, доблесть мужей! Тот, кому самого себя хватит, Нужды не знает ни в чем. Пусть кузнец я по воле фортуны, — Буду и тем богат, что есть дело в руках, и вдобавок Буду своих трудов господином, свободным и вольным, Сим па своем челноке и гребец, и кормчий, и мачта.
Мантию даст мне судьба — значит, суд мне даст подопечных; А уж иной и не нужно толпы: любой, кто разумен, Жилой ее золотой назовет. Чего еще нужно?
Руки ль усердны, язык ли — сидеть без дела не буду
И не придется ни праздно хиреть, ни денно и нощно Мыкать заботы. К тому ж холостяк — над собою хозяина Мне ль бояться бровей насупленных, ругани, криков, А иногда и туфли жены? Мне ль таскать за собою,
Где б ни бродил я, потомство мое — недоносков-уродцев? Ночью украдкой мой раб не трясет ли постели служанки, Не наградит ли мой дом, всем па смех, внезапным приплодом, Дела мне нет. И еще (хоть и колет горькая правда Людям глаза, я скажу обо всем) не придется мне втайне Мучиться, вдруг обнаружив, что тихо стоит под окошком Сводник: ведь любит всегда жена потемки ночные, Кинфии свет для нее дороже Фебова света.
Да, я не буду без сна ворочаться в потной постели, Соображая в уме, какой ее смял соблазнитель, Кто семенами своими успел мое поле засеять, Подозревая не зря, что, едва отлучусь я, к приезду
Амфитрионов убор меня ждет — ветвистые рожки.
Полно! Уж я накормил сатирой досыта сатиров! Что это, боги?! Ужель у меня на лбу зачесалось?