ИЕРЕМИАС ДЕ ДЕККЕР

МОЙ ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Тебе ли посвятить начало песнопений, О первое звено в цепи моих мгновений?

Ты первым — первый день — явил мне божий свет, И я твоим лучом впервые был согрет.

Увы! и в том луче мучение лучилось, Которое с тех пор со мной не разлучилось; Ты даровал мне жизнь, но это спорный дар:

Смех утром, слезы днем, а вечером — кошмар.

Ты даровал мне жизнь, но я ее растрачу Скорее, чем пойму, что в этой жизни значу, Зачем она дана, зачем я отдан ей И как мне с нею быть, ступив в юдоль скорбей.

Печалуюсь хожу в любую годовщину. Печалуюсь хожу, но лишь наполовину:

Чем больше годовщин, тем ближе мой конец,— И следующий дар готовит мне творец.

МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

День черный, день черней, чем ночь, черней, чем тьма, Слепой, безглазый, беспросветный, непроглядный; Умолкнет голос мой, ненужный и надсадный, И полетит молва, заразна, как чума,

О том, что я исчез, блажь слабого ума, Что я, забыт людьми, лежу в могиле хладной,

Что выпал навсегда мне жребий беспощадный И все мои дела, как нищая сума,

Ничтожны… Черный день, я знаю, ты в дороге. Куда же ты спешишь, о дьявол быстроногий? Помедли хоть чуть-чуть! Присядь передохнуть!

А я живу, как жил, — с расчетом лишь на вечность,— Люблю свои стихи, люблю свою беспечность И, день, тебя не жду — хоть завтрашним ты будь.

ПАМЯТИ БРАТА МОЕГО ОТЦА

Несчитано потерь пришлось на этот год!

Не в плакальщики ль мне присяжные наняться? Да и моей душе не время ли подняться, За близкими вослед, в печальнейший полет?

Но не был никогда столь тягостен уход, Но не было потерь, что с этою сравнятся; Когда и кровь одна, и души породнятся, Разлука тяжелей и смерть вдвойне гнетет.

Ты, смерть, видна во всем: и в этих жестких складках В углах немого рта, и в этих, ныне гладких, Расчесанных навек, кудрявых волосах.

Явижу мертвеца на этой страшной тризне,

Явижу мертвеца, что мне дороже жизни, И смерть свою ищу в стихах и в зеркалах.

ЕЕ СМЕРТЬ

И, будет вам, глаза, — иль вытечете сами! Плотиной тяжких век переградите путь Потоку черных слез на щеки и на грудь, Простившись навсегда с прекрасными очами,

Вкоторых мрак был днем и ясный свет ночами,

Вкоторых боль моя любила утонуть,

Вкоторых мой восторг обрел святую суть,

Вкоторых доброта зажгла живое пламя.

О! неужели та, что мой унылый взгляд Умела отвратить от бедствий и утрат, Сама решила стать моею вечной мукой?

Нет! я прочел в ее мертвеющих очах:

«Не плачь, мой бедный друг, теряя жалкий прах. Душа моя с тобой — Христос тому порукой!»

ВИЛЛЕМ ГОДСХАЛК ВАН ФОККЕНБРОХ

* * *

Предположить, что мной благой удел заслужен, Что ночь души моей — зарей освещена, Что в карточной игре с темна и до темна Выигрываю я дукатов сотни дюжин;

Понять, что кошелек деньгами перегружен, Что кредиторам я долги вернул сполна, Что много в погребе французского вина И можно звать друзей, когда хочу, на ужин;

Спешить, как некогда, побыть наедине С божественной Климен, не изменявшей мне, —

О чем по временам я думаю со вздохом,—

Иль, благосклонности добившись у Катрин, Забыться в радости хотя на миг один — Вот все, чего вовек не будет с Фоккенброхом.

* * *

Вы, исполинские громады пирамид, Гробницы гордые, немые саркофаги, Свидетельствуете верней любой присяги: Сама природа здесь колени преклонит.

Палаццо римские, чей величавый вид Был неизменен в дни, когда сменялись флаги, Когда народ в пылу бессмысленной отваги

Ждал, что его другой, враждебный, истребит.

Истерлись навсегда минувшей славы знаки, К былым дворцам идут справлять нужду собаки, Грязней свинарников чертоги сделал рок,—

Что ж, если мрамор столь безжалостно потрепан, Зачем дивиться мне тому, что мой шлафрок, Носимый третий год, на рукавах заштопан?

SPES МЕА FUMUS EST[9]

У очага сижу и, стало быть, курю, Понуря голову, печально в пол смотрю,

Хочу решить вопрос, — хоть это невозможно, — Зачем так плохо мне, так грустно и тревожно.

Надежда (несмотря на то что отродясь Не мог дождаться я, чтоб хоть одна сбылась) Мне говорит, что все легко и достижимо, И делает меня важней владыки Рима,

Но трубка догорит в короткий срок дотла, И жизнь течет опять, как до сих пор текла, Воспоминания расплывчаты и хрупки.

Как видно, бытиё сродни куренью трубки, И в чем различие — мне, право, невдомек:

Одно — лишь ветерок, другое — лишь дымок.

К КЛОРИМЕН

Когда — вы помните — являлась мне охота Твердить вам, что без вас моя душа мертва; Когда не ведал я иного божества Помимо вас одной да разве что Эрота;

Когда владела мной всего одна забота — Вложить свою любовь в изящные слова; Когда тончайшие сплетали кружева Перо прозаика и стилос рифмоплета,—

Тогда, толику слез излив из ясных глаз, Довольно многого я смел просить у вас, Любовь казалась вам достаточной причиной.

О Клоримен, я вам покаюсь всей душой, Не смея умолчать, как подлинный мужчина:

Ядурой вас считал, притом весьма большой.

* * *

На каменной горе, незыблемой твердыне, Воздвигнутой вдали земных забот и зол, С которой кажется мышонком — крупный вол,

Клюкою странника — огромный дуб в долине;

То Господу гора противостанет ныне, Чтоб не дерзал вершить свой вышний произвол, То, покарать решив ни в чем невинный дол,

Вдруг уподобится начавшей таять льдине,—

То пламя разметет на восемьдесят миль,— Порою только дым да огненная пыль Летят из кратера со злобой безграничной,—

Да, на горе, чей пик почти незрим для глаз (Того же хочешь ты, как человек приличный), Я и живу теперь, и это — мой Парнас.

РАЗМЫШЛЕНИЯ В МОЕЙ КОМНАТЕ

Здесь, в отрешенной тишине, Скрываюсь я от жизни шумной С раздумьями наедине; И мир, нелепый и безумный, Отсюда ясно виден мне.

Здесь я страстям подвел итог, Они, как сновиденья, хрупки,— Здесь я постигнуть ныне смог, Посасывая кончик трубки, Что счастье — это лишь дымок.

Сие и сердцу и уму Открылось по любым приметам; Взгляну — и сразу все пойму И удовольствуюсь ответом, Что все на свете — ни к чему.

Мне позволяет мой досуг Глядеть на мир лукавым оком: Известен плут как общий друг, Невежда числится пророком,— Сплошная видимость вокруг.

Я вижу: на столе, меж книг,

Забыты мною флейта, скрипка: Ведь звук еще едва возник, А уж в пространстве тает зыбко И гаснет в следующий миг,

Гляжу без горечи и зла На мир, когда-то столь любезный,— И безразлична и светла

Мне память жизни бесполезной,— А жизнь тем временем прошла.

Дряхлеет плоть в потоке лет, Нет рвенья, нет былой отваги,— Большой потери тоже нет:

Едва просохнет капля влаги — К концу подходит наш расцвет.

Гляжу на символы герба, Такого гордого когда-то, Но кровь дворян во мне слаба: Мне чужд удел аристократа, Зато понятен смех раба.

Король британский со стены Глядит на все без интереса, И в этом смысле мы равны:

Поскольку жизнь — всего лишь пьеса, А люди в ней играть должны.

Один — по действию — богат, Другой — несчастен и ничтожен, Но одинаков результат:

Тому, кто в гроб уже уложен, Ничем различья не грозят.

Где предки, коих я не знал, Почтенные мужи и дамы? Не странен ли такой финал:

Пусть копия глядит из рамы — Давно в гробу оригинал.

Смерть ждет и женщин и мужчин, С ее приходом в вечность канет Равно и раб и господин.

Кто прахом был — тот прахом станет, Ее закон для всех един.

Здесь, в комнате, забрезжил свет Для моего земного взгляда, Здесь понял я, что цели нет, Что ничего желать не надо, Что все — лишь суета сует.

РАЗМЫШЛЕНИЯ

Изменчив ли круговорот Всего, что мир образовало? То радость, то беда грядет,— Каким бы ни было начало, Все под конец наоборот.

За счастьем следует беда, Вслед за удачей — неудачи, Царит то дружба, то вражда,— Все станет под конец иначе, Чем было в прежние года.

Бесчестием сменится честь, А честь найти в паденье можно; Любовью обернется месть,—

Что отойдет — то станет ложно. Ничто не будет тем, что есть.

Чередованье зла, добра, Приход прилива и отлива — Все это жизнь, а не игра. Ничто — и это справедливо — Не будет завтра, как вчера.

Нам удержать не суждено Ни будущего, ни былого; Ни в чем опоры не дано:

У здания слаба основа, Все рухнет, что возведено.

При сем возможно дать совет Не слишком убиваться в горе: Такой беды не видел свет, Что не изгладилась бы вскоре,— Ни в чем устойчивости нет.

Возносит нас по временам

Полет Фортуны, но тем паче Сродни мгновенья счастья — снам; К финалу все — совсем иначе, Чем поначалу мнится нам.

И нищие и короли Лишь смену счастья и позора

От века в мире обрели,— И лишь Господь для нас — опора

Среди превратностей земли.

РAЗМЫШЛЕНИЯ О НЕПОСТОЯНСТВЕ СЧАСТЬЯ

Насколько радость мира неверна! Вот сладость — но уже горчит она,

Исчастья нет, и вновь душа больна,

Итруд бесплоден.

Удачи ты негаданно достиг, Ты весело шагаешь напрямик, Увы! От легкой доли через миг Ты стал свободен.

Сегодня Иром стал вчерашний Крез, Пал в бездну вознесенный до небес, Надежды светоч навсегда исчез Во тьме кромешной.

Кто уберечь сумеет свой успех? Равно паденья тягостны для всех. Лишь колесо Фортуны без помех Летит поспешно.

О счастье на земле, бесплодный вздор! Тебе сопутствует Господень взор, Он зрит, что прах ты и никчемный сор, И он рассудит:

Восстать из персти не успеешь ты, Когда тебя Вершитель Доброты Сотрет во прах и оботрет персты. И так да будет.

ХВАЛЕБНАЯ ОДА В ЧЕСТЬ ЗАРТЬЕ ЯНС, ВЯЗАЛЬЩИЦЫ ЧУЛОК В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОМ СИРОТСКОМ ПРИЮТЕ АМСТЕРДАМА; НАПИСАНА НА ЕЕ КНИЖЕЧКЕ СТИХОВ «ПРОБУЖДЕНИЕ ОТ ЛЮБВИ»

Оты, что, натрудивши руки, Воздвиглась ныне на Парнас, Ты, что радеешь каждый час

Опоэтической науке,

ОЗара Янс, воспеть позволь. Искусно ты владеешь сколь Секретами стиховязания — Опричь вязания чулок; Неповторим твой дивный слог,

Не выдержит никто с тобою состязания.

Добротна каждая строка, И я признаюсь поневоле, Что проживет она подоле Наипрочнейшего чулка,—

Покинь же дом сиротский, дай нам Искусства приобщиться тайнам, Перо послушное держи, Пусть не проворство спиц вязальных

Тебя в краях прославит дальных, А звонкие стихи летят чрез рубежи.

Один молодчик с Геликона Вчера влетел ко мне, крича, Что у Кастальского ключа Приказ прочитан Аполлона (Поскольку должный час настал, Чтоб был прославлен капитал,

Тот, что твоим талантом нажит),— Бог соизволил повелеть Для всех, творить дерзнувших впредь,

Что пишущий стихи — пусть их отныне вяжет.

ЭПИТАФИЯ ФОККЕНБРОХУ

Здесь Фоккенброх почиет на века, Прокурен и продымлен до предела. Людская жизнь сопоставима смело С дымком, легко летящим в облака; Да, как дымок, его душа взлетела,

Но на земле лежать осталось тело, Как отгоревший пепел табака.