ЮНИЕ ПАЛМОТИЧ

СКОЛЬКИМ КАЖДЫЙ ОБЯЗАН РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Нет земли на свете равной той земле, где ты рожден,—

чтить ее — твой самый главный, самый праведный закон.

Для тебя да будет свято, как семья, отец и мать, место в мире, где когда-то начал ты существовать.

У земли родимой много сильных, смелых сыновей,— все мы преданы, как богу, общей матери своей.

На ее защиту встанем, жизнью мы не дорожим,— хоть сейчас существованьем ей пожертвуем своим.

Ею мы живем и дышим, бережем, как мать свою; чести нет святей и выше — пасть за родину в бою.

Нет на свете большей славы, всем пожертвовать, что есть, для родной своей державы, за ее святую честь.

Тщетно счастья добиваться, дорожить добром своим, если общие богатства мы не ценим, не храним.

Как мы плачем, как мы ропщем, вдруг теряя свой кусок, но ведь только во всеобщем и свое бы ты сберег.

Если б край родной великим

не связал единством нас, мы зверям подобны диким оставались бы сейчас.

Все и почести и блага только тем всегда желай, кто с бесстрашьем и отвагой защищал родимый край.

Славой вечною покроем, что небесных звезд светлей, мы того, кто пал героем ради родины своей.

Жить рабом, с петлей на шее, принимая зло за власть,— это в сотни раз страшнее, чем в бою свободным пасть.

ВЛАДИСЛАВ МЕНЧЕТИЧ

СТРАСТЬ ВСЕГДА СИЛЬНА ОБМАНОМ

Я в огне, моя царица.

Кто узнает, что — причиной? В тайнике души хранится страсть моя к тебе единой.

Я не выдам даже взглядом, как люблю, как сердце жалишь. Сотни вил со мною рядом,

в жизни, в сердце — ты одна лишь.

На других гляжу упорно, вздохи шлю, шепчу признанья,

стражду, гибну — все притворно, ты одна — мое страданье.

По тебе одной скучаю, постоянство паче плена. Многим вздохи расточаю, только сердце неизменно.

Страсть всегда сильна обманом, завлекал я многих в сети, но в любви был постоянным, но люблю одну на свете.

ВИЛАМ, КОТОРЫЕ НЕ ВЕДАЮТ ЛЮБВИ

Если любви предается вила, только милого не любя,— значит, она красоту осквернила и убивает сама себя.

До тебя ей что за дело?

Ты страдаешь, — ну и что ж? Сердце в ней окаменело, И его не разобьешь.

АНТУН ГЛЕДЖЕВИЧ

СТИХИ О ЛОПУЖАНКАX

Мара в поселке Игало сеть для угрей расставляла, как их вернее поймать, знает умелая мать.

Лопуд им стал тесноват,—

вгород на Плаце спешат, может быть, выпадет счастье, рыбу поймать позубастей. Но неприятно смотреть, — что попадается в сеть? Пригоршни грязного ила… Удочка сеть заменила. Удочкой цепкой и меткой

вдвери попали к соседке. Эта соседка была женщиной их ремесла.

Щедрый улов был нежданным,— с чисто французским приданым… Что же поделаешь тут?

Сети, конечно, сгниют.

ГОВОРЯТ, ЧТО НЕ ПРИСТАЛО ПОЖИЛОЙ ЖЕНЩИНЕ ЗАНИМАТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ

Эта старческая проседь обличает возраст твой, и тебе пора бы бросить притворяться молодой.

Тусклый взор остекленелый холодней потухших свеч,— мечет смерть амура стрелы, чтобы страсть в сердцах зажечь.

Не надейся, — ни единый в целом мире не придет целовать твои морщины и вкушать увядший плод.

Кто целуется с тобою?

Впалых губ ужасен вид, а за пазухой такое,

что посмотришь — и стошнит.

Для былой твоей гордыни оснований нет, — не ты ль, дорогая, любишь ныне, опираясь на костыль?

Пламя то, что отгорело, не согреет никогда. Для тебя, окостенелой, страсть — великая беда.

Безрассудная, когда же ты поймешь, что лишь одно

для тебя — кудель и пряжа, нить с иглой, веретено…

ПОБАСЕНКА О ТЫКВЕ И КИПАРИСЕ

Тыква, чьи всегда унылы и безрадостны пути, неожиданно решила кипарис перерасти.

Ствол его, что ввысь нацелен, стройность этого ствола и невянущую зелень тыква жадно обвила.

Тот смеется: планы чьи-то, вероятно, не сбылись,— и с насмешкой ядовитой тыкве молвит кипарис:

«Ты спесива и надменна, но зима придет — и что ж? Ты погибнешь и мгновенно вновь на землю упадешь…»