ТОМАС КЭРЬЮ

НЕТЕРПИМОСТЬ К ОБЫДЕННОМУ

Дай мне любви, презренья дай — Дай насладиться полнотой.

Мне надо жизни через край — В любви невыносим покой!

Огонь и лед — одно из двух! Чрезмерное волнует дух.

Пускай любовь сойдет с небес, Как сквозь гранит златым дождем К Данае проникал Зевес!

Пусть грянет ненависть, как гром,

Разрушив все, что мне дано. Эдем и ад — из двух одно.

О, дай упиться полнотой — Душе невыносим покой.

ПЕСНЯ

Не вопрошай, откуда нес

Виюле я охапку роз.

Всаду восточной красоты —

Всамой себе их множишь ты.

Нe вопрошай, где золотой Крупинок солнца вьется рой, Упав с надоблачных орбит,— Им шелк волос твоих горит.

Не вопрошай, зачем с ветвей, К кому слетает соловей.

Он ищет для своих рулад То, чем твой голос так богат.

Не вопрошай, зачем, куда, Откуда падает звезда.

Спроси глаза — в твоих глазах

И звезд не счесть, как в небесах.

Не вопрошай, в краю каком Пред смертью Феникс вьет свой дом. В благоухающую грудь К тебе летит он, чтоб уснуть.

НЕБЛАГОДАРНОЙ КРАСАВИЦЕ

Нет, Селья, гордость успокой! Моим пером ты знаменита, Не то была бы ты с толпой Красоток уличных забыта. Мой каждый стих дорогой роз Тебя, чертенка, к славе нес.

Соблазна мощь — не твой удел, Но я твой возвеличил жребий,

Твой стан, твой взор, твой голос пел, Звезда в моем, не в общем небе.

И виден твой заемный свет Тому лишь, кем он был воспет.

Так не грози! В единый миг Тебя верну я в неизвестность. Глупцу — мистический твой лик, А мне нужна твоя телесность. Все покрывала с Правды сняв, Поэт лишь ею мудр и прав.

ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ ДОКТОРА ДОННА

Когда, великий Донн, ты сбросил жизни узы, Ужель не в силах мы у овдовевшей музы Извлечь Элегию — тебе на гроб венок?

Как верить в эту смерть, хоть прах на прах твой лег Унылой прозою, такой же скучной, серой, Как та, что поп-лохмач сбирает полной мерой С цветка Риторики, сухой, как тот песок, Что мерит ей часы, тебе же — вечный срок От часа похорон. Ужель нам изменили И голос наш, и песнь, и если ты в могиле, Так уж ни смысла нет у языка, ни слов?

Пусть Церковь плачется, ее прием не нов! Уставы, догматы, в доктринах постоянство

Иследованье всем заветам христианства. Но пламенем души, отзывчивой всему, Умел ты землю жечь, сияньем делал тьму, Противодействовал насилующим волю

Священным правилам, но дал излиться вволю Растроганным сердцам. Ты в истины проник, Чей, только разумом постигнутый язык, Для чувств непостюким и чужд воображенью.

Тот жар, что был присущ дельфийскому служенью

Ихорам жертвенным, тот жар, что Прометей Своим огнем зажег, в сумбуре наших дней На миг сверкнул и что ж, потух в твоей могиле. Сад муз очистил ты, что сорняки глушили,

Иподражательство как рабство упразднил

Для свежих вымыслов. Тобой оплачен был Наш век, скупой банкрот, лишенный постоянства: Бесстыдный плагиат, восторги обезьянства, Тот стихотворный пыл, что воровством силен, Когда сподручно все — Пиндар, Анакреон,

Инет лишь своего, где всяческие штуки, Двусмысленная смесь фиглярства и науки,

Ивсе то ложное, что нам, куда ни кинь,

Игреческий дает в избытке, и латынь.

Ты стал, фантазией неслыханной владея, В мужской экспрессии соперником Орфея

Идревних, кто ценней для наших дураков, Чем золото твоих отточенных стихов.

Ты им богатства нес, чтобы для рифм унылых Не тщились разгребать руду в чужих могилах, Ты — первый навсегда, владыка меж владык, Хотя б менялось все — и век наш, и язык,

Скорец для внешних чувств, и то лишь редко, стройный, Еще тебя он ждет, венец, тебя достойный.

Лишь силою ума сумел ты, как никто, Преобразить язык, пригодный лишь на то, Чтоб косностью своей и грубостью корсета Противиться перу великого поэта, Который избегал аморфных, зыбких фраз. Противники твои, явившись раньше нас,

Иполе замыслов чужих опустошая,

Лишь тень оставили былого урожая. Но и с пустых полей своей рукой, поэт

(И меж заслуг твоих заслуги меньшей нет!), Ты лучшее собрал, чем были бы велики Минувшие века и всех времен языки.

Но ты ушел от нас, и был безмерно строг Для стихотворного распутства твой урок. Теперь в их болтовню вернутся те же боги, Которым ты закрыл в поэзию дороги,

Как справедливый царь. Начнут то здесь, то там Стихи Метаморфоз мелькать по всем листам. Запахнет все враньем, и новым виршеплетством Заменится твой стих, рожденный благородством,

Истарым идолам новейший ренегат Поклонится, вернув забытый строй баллад. Прости, что я прервал высоких строф подобьем Молчанье скорбное перед твоим надгробьем, Благоговейный вздох, что был — хвала судьбе! — Скорей, чем слабый стих, элегией тебе,— Безмолвным откликом души на увяданье, На гибель всех искусств, чье позднее влиянье Еще хранит мой стих. Уяле, и хром и крив, Он задыхается, себя же утомив.

Так колесо, крутясь, не прекратит движенье, Когда отдернута рука, чье напряженье Дало ему толчок, — его слабеет ход

Изамедляется, а там, глядишь, замрет.

Так здесь, где ты лежишь, недвижный и суровый,

Яводрузил в стихах тебе венец лавровый, И пусть позорит он, пусть будет он плевком

На тех, кто подползет, как тать ночной, тайком, Чтоб обокрасть тебя. Но больше я не стану Оплакивать твой прах, тревожить нашу рану, Твоим достоинствам ведя хвалебный счет.

В одну элегию он просто не войдет, И мне не выразить величие такое.

Ведь каждое перо найдет в тебе другое.

И где художник тот, иль скульптор, иль поэт, Что в силах исчерпать такой, как ты, сюжет? Для полноты похвал нужны другие сроки,

Яж эпитафией закончу эти строки:

Здесь погребен король, кому судьба сама Дала всемирную монархию ума. Первосвященник здесь, вдвойне угодный Небу, Двоим отдавший труд: Всевышнему и Фебу.

ВЕСНА

Зима прошла, и поле потеряло Серебряное в искрах покрывало;

Мороз и вьюга более не льют Глазурных сливок на застывший пруд; Но солнце лаской почву умягчает,

Иласточке усопшей возвращает Дар бытия, и, луч послав к дуплу, В нем будит то кукушку, то пчелу.

Ивот щебечущие менестрели

О молодой весне земле запели; Лесной, долинный и холмистый край Благословляет долгояаданный май. И лишь любовь моя хладней могилы; У солнца в полдень недостанет силы

В ней беломраморный расплавить лед, Который сердцу вспыхнуть не дает. Совсем недавно влекся поневоле К закуту бык, теперь в открытом поле Пасется он; еще вчера, в снегах,

Любовь велась при жарких очагах,— Теперь Аминта со своей Хлоридой Лежит в сени платана; под эгидой Весны весь мир, лишь у тебя, как встарь, Июнь в очах, а на сердце январь.