П.А. Гольбах

Когда, руководимые светочем разума, мы возвысимся до понимания подлинных истоков власти, мы убедимся в том, что ее действительной основой является справедливость, что власть призвана объединять интересы людей и именно в этом заключено ее могущество, что счастье людей является целью, от которой никогда не должно уклоняться ни одно правительство, и что это счастье может быть достигнуто только путем добродетели. Ни один человек не откажется безвозмездно от своей естественной независимости; мы соглашаемся подчиниться воле других только в надежде на блага большие, нежели те, которые мы могли бы для себя обеспечить, следуя собственной воле. Граждане послушны закону, общественной воле, верховной власти только в надежде на то, что это вернее приведет их к прочному и долговечному счастью, чем их личные устремления и фантазии, слишком часто отклоняющие их от счастья. Власть отца над детьми имеет ту же основу, и послушание детей определяется тем же мотивом - благом, которое должно для них из этого последовать. Власть и авторитет богатого и могущественного гражданина признается бедняком потому, что этот последний ожидает от него помощи и защиты. Власть общества основана на тех преимуществах, которые оно обеспечивает своим членам. Наконец, власть тех, кто управляет народом, основана только на благах, которые получает народ благодаря талантам, заботам и добродетелям своих правителей.

Гольбах П.А. Избранные произведения в двух томах. Т. 2.

М., 1963. С. 128 - 129.

М. Жоли

Монтескье: Ну, хорошо. Выслушайте меня, и, быть может, мне удастся вас убедить. Не люди, а учреждения обеспечивают царствование свободы и добропорядочности в государствах. От совершенства или несовершенства этих учреждений зависит все доброе, но может столь же неизбежно привести и ко злу, проистекающему из объединения людей в общество. И когда я требую создания лучших институтов, вы хорошо понимаете, что, следуя прекрасному слову Солона, имею в виду наилучшее из того. Что они могут дать для народа. Я не предлагаю для них невозможных условий существования и таким образом отделяю себя от жалких реформаторов, которые претендуют на строительство общества на чисто рациональных гипотезах, не принимая во внимание ни климата, ни обычаев, ни нравов, ни предрассудков населения.

В начале образования наций институты были такими, какими они могли быть. Античность подарила нам прекрасные цивилизации, государства, в которых условия свободного правительства были прекрасно поняты. Народы христианской эры с большим трудом смогли согласовать свои конституции с движением политической жизни; но они воспользовались опытом древности и вместе с бесконечно более сложной культурой им удалось тем не менее добиться прекрасных результатов.

Одной из причин анархии, так же как и деспотизма, было теоретическое и практическое невежество, в котором слишком долго пребывали европейские государства, основываясь на принципах, направляющих организацию власти. Как могло утверждаться народное право, если верховная власть была сконцентрирована в руках государя? Могла ли власть не быть тиранической, если тот, кто был обязан исполнять законы, одновременно являлся законодателем? Как могли быть граждане гарантированы от произвола, когда законодательная и исполнительная власти были перемешаны между собой, а не столь давно к ним присоединилась и власть судебная.

Я хорошо знаю, что некоторые свободы и политические права, которые рано или поздно проникают в менее продвинутую среду политических нравов, всего лишь возводят препятствия для неограниченного осуществления абсолютной монархии; с другой стороны, боязнь вызвать возмущение народа заставляла королей умеренно пользоваться чрезмерной властью, которой они были облечены, но не менее истинно и то, что такие надежные гарантии находились всецело во власти монарха, который в принципе располагал всем имуществом, правами и своими подданными. Разделение власти положило начало созданию свободных обществ в Европе, и если что-то может смягчит для меня тревожность часов, которые предшествуют Страшному суду, так это мысль о том, что мое пребывание на земле оказало влияние на великое освобождение.

Вы, Макиавелли, родились на границе средневековья и видели, как с возрождением искусства открывалась заря новых времен, но общество, в котором вы жили, да позволено мне будет это сказать, находилось во власти заблуждений. Европа являлась как бы ареной своеобразного турнира. Идеи войны, господства и страсть к завоеваниям овладели умами государственных деятелей и правителей. Сила была в цене, право играло весьма незначительную роль, и я согласен с тем, что сами королевства стали добычей завоевателей; внутри государств суверены боролись против своих крупных вассалов; а те, в свою очередь, разрушали города. Среди феодальной анархии, поставившей всю Европу под ружье, угнетенные народы привыкали снизу вверх взирать на правителей, как на фатальные божества, которым отныне подчинен весь человеческий род. Вы пережили это тревожное время, но оно было и великим. Вы встречали отважных капитанов, железных людей, смелых гениев, и этот мир, с его мрачной красотой и беспорядком, представился вам таким, каким он представляется художнику, воображение которого задевается сильнее, нежели нравственное чувство; именно это, как мне кажется, объясняет трактат "Государь", и вы не были столь далеки от истины, когда изволили со свойственным вам итальянским притворством приписать этот труд всего лишь капризу дипломата. Но и после вашего ухода мир не стоял на месте; сегодня народы воспринимают себя хозяевами своей собственной судьбы; они на деле, по праву, отменили привилегии, упразднили аристократию, они ввели принцип, который поражает своей новизной. Своим происхождением он обязан маркизу Гюго: это принцип равенства; народы видят в тех, кто ими управляет, лишь доверенных лиц, им удалось осуществить принцип равенства через гражданские законы, которые никто не может у них отнять. Теперь они держатся за эти законы, как за свою кровь, поскольку утверждение законов действительно стоило крови их предкам

Я только что говорил вам о войнах, они продолжают свою кровавую работу, я знаю это, но вижу прогресс уже в том, что сегодня победители больше не являются собственниками побежденных государств. Право, с которым вы едва знакомы, называется международным правом, управляет сегодня отношения между народами, подобно тому, как национальное право регулирует отношения подданных в каждой стране.

Оградив свои личные права гражданскими законами, общественные права - договорами, народы возжелали упорядочить свои отношения с правителями и обеспечили себе политические права через Конституции. Долгое время они были обречены на произвол из-за смешения власти, что позволяло государям создавать тиранические законы и обращаться с ними тиранически. Теперь же нации сумели разделить законодательную, исполнительную и судебную власть конституционными правами, при нарушении которых всему политическому корпусу дается сигнал тревоги. Через эту единственную реформу, которая сама по себе является необычайно значительным фактом, было создано национальное государственное право и высшие основные законы, составляющие его, оказались высвобожденными. Личность государя отныне существует отдельно от понятия государства, источник верховной власти частично становится прерогативой самого народа, который распределяет власть между государем и независимыми друг от друга политическими деятелями. Я не собираюсь перед знаменитым государственным мужем разворачивать теорию режима, который в Англии и во Франции называется конституционным, сегодня он вошел как бы в плоть основных европейских государств даже не потому, что является выражением самой высокой политической науки, но это единственно практическая система правления, вобравшего в себя идеи современной цивилизации.

Во все времена при свободной власти, так же, как при власти тирании, государством можно было управлять, только соблюдая законы. Гарантии граждан зависят от того, как законы составлены. Если государь является единственным законодателем, он будет издавать лишь тиранические законы; хорошо еще, если он не сможет разрушить конституцию государства за несколько лет; во всяком случае, такой тип правления называется абсолютизмом. Если законы создаются сенатом, значит, уже существует олигархия - режим, ужасный для народа, он сулит ему столько же тиранов, сколько и хозяев. Если этим займется народ, он прибегнет к анархии, что само по себе, другим путем, приведет к деспотии. Если же эти полномочия принадлежат ассамблее, выбранной народом, то первая часть проблемы уже решена, поскольку ассамблея является основой представительной формы правления, ныне действующей во всей средиземноморской части Европы.

Но собрание представителей народа, обладающее всей полнотой законодательной власти, немедленно приведет к злоупотреблению ею и будет грозить государству самыми серьезными опасностями. Окончательно установившийся режим, счастливое соглашение между аристократией, демократией и монархическим устройством, одновременно участвующими в этих трех формах правления, уравновешивающие власть, представляется шедевром человеческого духа.

(...) И довольно об этом, Макиавелли. Государства, так же, как и государи, управляются сегодня, руководствуясь справедливостью. Современный министр, вдохновившийся вашими уроками, не остался бы и года у власти; монарх, воспользовавшись максимами из вашего трактата "Государь", вызвал бы неодобрение своих подданных и был бы поставлен вне Европы.

(...) Макиавелли: Истинно, последние здесь оказываются первыми! О Монтескье! Государственный деятель средневековья, политик варварских времен, кажется, знает больше об истории нового времени, чем философ XVIII века. Так вот, народы пребывают в благодатном 1864 году.

(...) Прежде всего я хочу сказать, что вы ошибаетесь, говоря о применении моих принципов. Для вас деспотизм - это последыш восточного монархизма, но это совсем не то, что я под ним понимаю. Если дело касается новых обществ, должны быть используемы и новые методы. Сегодня для того, чтобы управлять, не нужно совершать чудовищные беззакония, обезглавить своих врагов, грабить подданных, устраивать многочисленные казни. Смерть, грабеж и физические мучения играют лишь второстепенную роль во внутренней политике современных государств.

(...) Могущество теорий, с которыми связано мое имя, зиждется на том, что они приспосабливаются к любому времени и к любой ситуации. Сегодня у Макиавелли есть внуки, которые знают цену его уроков. Меня считают стариком, а я на земле молодею с каждым днем.

(...) В начале речь шла о нравственной стороне политики, сейчас мы переходим к ее применению. Главный секрет правителя состоит в том, чтобы абсолютно ослабить народный дух, отвлечь от идеи и принципов, с помощью которых сегодня совершаются революции. Во все времена народы, как и отдельные люди, довольствовались словами. Почти всегда им этого было достаточно. Собственно, большего они и не желают. Можно создать искусственные институты, которые будут отвечать такому же искусственному языку и таким же идеям. Необходимо обладать талантом увлекать партии либеральной фразеологией, которой они вооружаются против правительства. Нужно пресытить народы этими словесами до изнеможения, до отвращения.

Сегодня часто говорят о силе общественного мнения, я покажу вам, как его можно создать, если хорошо знаешь секретные механизмы власти. Но прежде чем управлять народом, его нужно ошеломить, посеять сомнения удивительными противоречиями, ослеплять его различными обещаниями и незаметно столкнуть с правильного пути. Один из великих секретов сегодняшнего дня - суметь овладеть народными предрассудками и страстями, так, чтобы привести к смешению принципов, которое сделает невозможным любое соглашение между теми, кто говорит на одном языке и имеет общие интересы.

Монтескье: К чему же вы прийдете - мрачность ваших слов таит в себе что-то зловещее?

Макиавелли: Если мудрый Монтескье желает поставить чувство на место политики, быть может, мне стоит на этом останавливаться, я не собираюсь вторгаться в область нравственности. (...)

... но сначала разрешите мне сказать о том при каких основных условиях правитель может сегодня надеяться укрепит свою власть. Прежде всего он должен разрушить партии и распустить коллективные силы - везде, где они существуют, парализовать частную инициативу во всех ее проявлениях. Произойдет резкое снижение уровня индивидуальности, личность уступит рабству. Абсолютная власть больше не будет восприниматься как случайность, она станет необходимостью. Эти политические заповеди, разумеется, не отличаются новизной, но, как я уже сказал, методы должны быть новыми. Улаживанием дел с помощью полиции и администрации можно добиться больших результатов. В ваших столь прекрасных и хорошо организованных обществах на место абсолютного монарха вы поставили чудовище, которое зовется государством, эдакого Бриарея (из древнегреческой мифологии гигант с пятьюдесятью головами и сотней рук), простирающего во все стороны многочисленные руки, - колоса тирании, в тени которого непременно зарождается деспотизм.

Нет ничего легче, чем под защитой такого государства осуществить тайную работу, о которой я только что говорил. Для этого, может быть, прийдется использовать весьма действенные методы, присущие индустриальному строю, которым вы так восхищаетесь.

С помощью всего лишь одной регламентированной власти я смогу учредить гигантские финансовые монополии, резервуары государственного богатства, тесно связанные со всеми индивидуальными состояниями, которые эти монополии поглотят вместе с государственным кредитом. Накануне любой политической катастрофы, экономист Монтескье, взвесьте значимость такой комбинации.

Если бы я был главой правительства, то все эти мои эдикты, все мои предписания постоянно стремились бы к одной цели: уничтожению коллективных сил и уничтожению индивидуумов, при этом я бы чрезмерно возвышал роль государства, делая из него инициативного покровителя, вознаграждающего своих подданных.

А вот другая комбинация, заимствованная у индустриального строя. В настоящее время аристократия как политическая сила исчезла, но земельная буржуазия все еще остается элементом опасного для правительства сопротивления, потому что она сохраняет свою независимость. Вероятно, следует разорить ее или привести к полному банкротству. Для этого достаточно увеличить налоги, возложенные на земельную собственность, поставить сельское хозяйство в состояние относительной неполноценности, способствовать развитию торговли и промышленности, особенно спекуляции, поскольку процветание индустрии также может стать опасным, создав значительное число независимых крупных состояний.

Нужно будет успешно действовать против богатых промышленников, фабрикантов, побуждая их к чрезмерной роскоши повышением уровня заработной платы, гибкими методами нанося ущерб источникам продукции.

Вероятно, мне ни к чему дальше развивать подобные идеи, вы превосходно чувствуете, в каких обстоятельствах и под какими предлогами можно все это осуществит. Интересы народа или даже пристрастие его к свободе, к главным экономическим принципам при желании легко скроют истинную цель происходящего.

Само собой разумеется, что постоянное содержание великолепной армии, без конца упражняющейся во внешних войнах, должно быть непременным слагаемым этой системы; нужно прийти к тому, чтобы в государстве остались лишь пролетарии, несколько миллионеров и солдаты.

Диалог о власти: Макиавелли - Монтескье // Диалог.

1990. № 12. С. 26 - 31.