Э. Геллнер

Две вещи всегда позволяли поддерживать порядок в человеческих обществах: принуждение и предрассудок. В этом можно целиком согласиться с деятелями эпохи Просвещения. Однако из своего наблюдения они делали глубоко ошибочный вывод, полагая, что на место такой системы можно легко поставить другую, основанную на общественном согласии и на истине. Есть весьма серьезные основания считать принуждение необходимым элементом устройства общества. В любой социальной системе всегда существуют альтернативы как самой ее организации, так и распределения в ней ролей. Для значительной части населения именно альтернативы являются предпочтительными, и вряд ли стоит считать всех этих людей идиотами. Поэтому логично предположить, что они будут стремиться реализовать эти благоприятные (для них) альтернативы, - если только им не помешает страх. К сожалению, это убедительный аргумент. Лишь в гражданском обществе существуют условия, которые заставляют людей принимать социальный порядок добровольно, без страха. Условия эти весьма специфичны. Они возникают не часто и не легко. Только в обстановке постоянного роста благосостояния, когда социальная жизнь превращается в игру на выигрыш, большинство может быть действительно, безо всякого устрашения, заинтересовано в сохранении статус-кво.

Столь же очевидны и причины, по которым общество может быть основано не на истине, но только на лжи. Истина не зависит от социального строя и не находится ни у кого на службе. Если оставить ее без контроля, она в конечном счете подорвет авторитет любой власти. Только идеи, специально подобранные и сконструированные, а затем канонизированные и замороженные с помощью ритуала, могут составить надежный фундамент конкретного общественного устройства. Свободное мышление всегда будет подрывать его основы. А кроме того, как нам не устают напоминать философы, теории не зависят от фактов. Иначе говоря, разум сам по себе не может создавать и не создает тот консенсус, который необходим для поддержания социального строя. Факты, даже если они абсолютно однозначны (что, впрочем, встречается крайне редко), не обеспечивают общего видения ситуации, не говоря уж об общих целях.

(...) Итак, простейшая формула гражданского общества - это, с одной стороны, политическая централизация, обеспеченная механизмами отчетности и сменяемости, предусматривающая сравнительно небольшие оклады для государственных чиновников, а с другой - экономический плюрализм. При этом функция поддержания порядка не делегирована социальным единицам более мелкого масштаба, но сосредоточена в единой инстанции или в единой системе скоординированных между собой агентств. Однако экономический плюрализм (стимулированный как реальным экономическим ростом, так и ожиданием еще большего роста) накладывает на политический централизм определенные ограничения, не дает ему выходить за четко очерченные рамки и заставляет придерживаться заранее предписанной роли.

(...) Понятие гражданского общества имеет двоякую функцию. Прежде всего, оно позволяет нам разобраться, как устроено и действует само это общество, и чем оно отличается от иных форм социальной организации. Это общество, в котором государство и экономика образуют две четко разделенных между собой сферы, причем государство носит инструментальный характер; контролируя индивидуальные интересы в их экстремальных проявлениях, оно само находится под контролем институтов, имеющих экономическую базу. Опираясь на экономическое развитие, оно требует постоянного развития знания, и потому исключает какую бы то ни было идеологическую монополию. Таковы основные координаты этого общества на карте возможных форм социальной организации. Его исторические корни находятся, по-видимому, в городах-государствах, в системе политической централизации, порожденной авторитарными режимами... Это социальная форма, существующая среди других социальных форм, и проповедовать ее там, где нет условий для ее возникновения, - дело бессмысленное.

Во-вторых, понятие гражданского общества помогает нам прояснить нормы нашего социального существования и понять, что мы готовы поддерживать, и почему это для нас столь привлекательно. В этом отношении гражданское общество - гораздо более важное понятие, чем, скажем, "демократия", которое хотя и заключает в себе важное послание о предпочтительности согласия перед насилием, однако мало говорит о социальных условиях, при которых возможно это общее согласие и наше участие в принятии решений. Проповедники демократии обычно сваливают в кучу родо-племенные общины, античные и средневековые города-государства и современные национальные и многонациональные государства, ориентированные на экономическое развитие. Все это приводит к затемнению принципиальных различий - будь то в сфере ментальности, социальной организации или во внешних обстоятельствах, - определявших и определяющих условия функционирования этих общностей. Понятие же гражданского общества, напротив, позволяет понять не только устройство, но и внутреннее очарование этой конкретной формы организации социальной жизни.

Гражданское общество основано на отделении политики от экономики и от социальной сферы (то есть от гражданского общества в узком смысле этого слова, представляющего собой социальный остаток, полученный от вычитания государства как такового), которое сочетается с принципом невмешательства власть имущих в социальную жизнь - принципом невероятно странным для традиционного аграрного общества. Важную роль в этой системе играет политический централизм, ибо в современном мире экономические и социальные образования просто не могут брать на себя еще и функцию поддержания порядка. Поэтому экономический плюрализм, не будучи абсолютным, совместим с политическим контролем над стратегическими экономическими вопросами (и даже требует такого контроля). Автономное существование экономики необходимо не только из соображений эффективности (современные технологии и так чудовищно эффективны), но прежде всего - для обеспечения базы социального плюрализма, которая иначе никак не появится. Это в свою очередь требует интеллектуального или идеологического плюрализма, ибо развивающаяся экономика, составляющая неотъемлемый элемент всей системы, невозможна без научных исследований, а наука заведомо несовместима с единым, социально санкционированным или завещанным каким-нибудь авторитетом, a priori истинным мировоззрением.

Возможно, в будущем гражданскому обществу прийдется существовать в условиях, которые будут отличаться от тех, в которых оно первоначально возникло. Не исключено, что понадобится создать всемирное правительство для борьбы с терроризмом и экологическими бедствиями. Это означает, что гражданское общество более уже не сможет пользоваться привилегиями, которые прежде, когда оно существовало в окружении множества разных стран, ему обеспечивал социально-естественный отбор (даже в том случае, если на его стороне по-прежнему будет эффективность, - что вовсе не очевидно). (...) Культурная однородность нынешних обществ будет, вероятно, всерьез нарушена из-за эмиграции, вызванной различиями стран в уровнях экономического развития, и это станет для либеральных государств тяжелым испытанием.

Что вынуждает нас стремиться к гражданскому обществу? Карл Поппер в книге "Открытое общество и его враги" объяснил, что существует два способа обоснования социальных установлений: "историцистский" и либеральный. Под "историцизмом" он имеет в виду ссылку на якобы окончательный приговор, вынесенный самой историей. ...приговоры истории - вещь неясная и непредсказуемая, и даже если кто-то вдруг с ними знаком, все равно ссылаться на них страшновато.

(...) Да, гражданское общество может быть, а может и не быть уникальной социальной формой, соответствующей тому научно-индустриальному образу жизни, к которую, кажется, окончательно склонилось человечество.

Как бы то ни было, оправданием гражданского общества (хотя бы частичным) может служить тот факт, что оно каким-то образом связано с нашей исторической судьбой. Возврат к застойным традициям аграрного общества уже невозможен. Наша судьба - индустриализм, поэтому мы должны принять также и то, что сопровождает его в социальной сфере. А кроме того, нам - или некоторым из нас - все же нравится наше нынешнее положение: у нас нет ни малейшего желания жить в условиях идеократии - неважно, старого или нового типа, или в каком-нибудь традиционном общинном мире, не говоря уже о старых авторитарных режимах. Мы дети того общества, которое сами же одобряем, хотя неясно, может ли наше одобрение быть свидетельством его исключительных достоинств. Что-то подсказывает нам (может быть, падение марксистской идеократии), что современный человек не готов быть рабом даже самой что ни на есть устойчивой и монополистской доктрины, что ему вовсе не обязательно нравится то, что окружает его, пронизывает весь его мир, - хотя этому и не видно альтернативы, и с рациональных позиций нельзя найти ничего более убедительного.

Геллнер Э. Условия свободы. М., 1995.

С. 40 - 41, 100, 214 - 217.