П.А. Гольбах

Деятельность политических партий приносит нации пользу лишь постольку, поскольку она обеспечивает народу все большую и большую свободу. Политический организм, так же как и организм человека, требует движения и упражнений для сохранения сил и поддержания жизнедеятельности. здоровье нашего тела зависит от умеренных упражнений, которые, не переутомляют его, развивают его способности; политический организм также должен находиться в действии; необходимо, чтобы различные сословия государства вели между собой борьбу, которая становится опасной только тогда, когда нарушается равновесие. Спокойствие деспотического государства подобно неподвижности трупа, который шевелится только оттого, что его подтачивают черви или пожирают звери. (...) Для того чтобы защитить свободу, которую постоянно пытаются уничтожить ее многочисленные враги внутри самого общества, граждане должны быть деятельными и бдительными.

Гольбах П.А. Избранные произведения в двух томах. Т. 2.

М., 1963. С. 367.

Г.В.Ф. Гегель

В Пруссии, где депутаты избираются согласно положению об общинах, являются всегда только немногие избиратели. Между тем принцип осуществляется лишь тогда, когда присутствуют все.

Преодолеть это равнодушие невозможно, каждому представляется, что его отдельный голос не имеет значения; только там, где выступают партии, голос становится важным, тогда сразу появляется общая цель, которая конституирована как партия, а вместе с этим и рвение.

Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990.

С. 477.

О. Бисмарк

Оглядываясь назад... я вижу в них печальное доказательство того, до каких пределов нечестности и полной утраты патриотизма доводит у нас партийная ненависть политические партии. Пусть нечто подобное имело место и еще где-либо, но я не знаю другой страны, в которой единое национальное чувство и любовь к общей родине создавали бы разгул партийных страстей столь слабые препятствия, как у нас. Считаю апокрифическими слова, вложенные Плутархом в уста Цезаря о том, что лучше быть первым в жалкой горной деревушке, нежели вторым в Риме, всегда производили на меня впечатление чисто немецкой идеи. Слишком многие из нас поступают в общественной жизни именно так, и ищут деревушку, а если не могут найти ее географически, то фракцию, или же подфракцию и клику, где они могли бы быть первыми.

Этот образ мыслей, который можно в зависимости от вкуса назвать эгоизмом или независимостью, проявлялся во всей германской истории, начиная от мятежных герцогов эпохи первых императоров и кончая бесчисленными, непосредственно подчиненными империи князьями, имперскими городами, имперскими деревнями, аббатствами, рыцарями, и это обуславливало слабость и беззащитность империи. Покамест эта склонность находит более яркое выражение в разъединяющей нацию партийной системе, нежели в правовой или династической обособленности. Партии отличаются друг от друга не столько своими программами и принципами, сколько теми лицами, которые стоят, подобно кондотьерам, во главе каждой из них и стараются завербовать себе возможно большую свиту из депутатов и карьеристов-журналистов, рассчитывающих прийти к власти вместе со своим вождем или вождями. Принципиальные программные различия, которые вынуждали бы фракции ко взаимной борьбе и вражде, не столько сильны, чтобы объяснить страстную борьбу, которую эти фракции считают нужным вести друг против друга, - борьбу, которая приводит к тому, что консерваторы и свободные консерваторы оказываются в различных лагерях. (...) В той мере, в какой партии группируются не только в зависимости от тех или иных экономических интересов, они борются в интересах соперничающих друг с другом вождей фракций и в соответствии с их личной волей и их видами на карьеру. Вопрос сводится не к различию в принципах, а к тому, Кифин ты или Павлов? (Послание к коринфянам, 1, 12 - 13)

(...) Каждый, кто в настоящее время вел политическую борьбу, мог заметить, что партийные деятели, благовоспитанность и порядочность которых в частной жизни никогда не подвергались сомнению, как только они вмешиваются в борьбу подобного рода, тотчас же считают себя освобожденными от чувства чести и правил приличия, авторитет которых они в остальных случаях признают; и из карикатурного преувеличения поговорки: salus publica suprema lex (общественное благо - высший закон), выводят оправдание для подлости и грубости слов и действий, которые вне политических и религиозных споров вызвали бы отвращение у них самих. Такой отказ от всего, что прилично и честно, несомненно, связан с чувством того, сто интересы партии, которые приписывают интересам отечества, требуют иной мерки, чем в частной жизни, а заповеди чести и воспитания следуют в партийной борьбе толковать иначе и свободнее, чем это принято даже на войне против иностранных врагов. Раздражительность, ведущая к нарушению обычно принятых форм и границ, бессознательно обостряется тем, что в политике и в религии никто не может логически доказать инакомыслящему правильность собственного убеждения, собственной веры и что нет такого суда, который своим приговором мог бы успокоить разногласия.

В политике, как и в области религии, консерватор никогда не может противопоставить либералу, роялист - республиканцу, верующий - неверующему другого аргумента, кроме одного повторяемого на тысячи ладов: мои политические убеждения правильны, а твои - ложны; моя вера угодна богу, твое неверие ведет к проклятию. Понятно поэтому, что из церковных разногласий возникают религиозные войны, а в политической борьбе партий, поскольку она не разрешается гражданской войной, все же опрокидываются все барьеры, установленные во всех областях жизни, кроме политики, благопристойностью и чувством чести воспитанных людей.

Бисмарк О. Мысли и воспоминания. В трех томах.

М., 1940. Т. 2. С. 17 - 18, 144 - 145.