К. Манхейм

Самое существенное в преобразовании человека - это преобразование его способности мыслить и изъявлять свою волю. Подобно тому сопротивлению, которое оказывается переходу от старой экономической системы к новой, от господствующей политической позиции к отличной от нее, возникает и сопротивление, когда следует мыслить и изъявлять свою волю по-новому. Такое сопротивление человек нашего времени может пережить и осознать в его современном историческом опыте.

(...) Новое в социологическом исследовании прошлого и настоящего заключается в том, что история рассматривается как экспериментальное поле для наблюдения за регулирующим вмешательством. Она сама по себе очень скоро заставляет перейти от наблюдения над объективными событиями к такому же наблюдению над собой.

Тот, кто хочет знать, как посредством преобразования человека можно изменить мир, должен в первую очередь произвести внимательное наблюдение над тем, как существующий мир моделирует в нас человека. Это экспериментирующее самонаблюдение является уже выражением нового отношения к происходящим в обществе событиям, которые не следует смешивать со старыми формами саморефлексии.

Старые формы возникают большей частью из своего рода эгоцентризма, из концентрируемого на Я любопытства - даже в тех случаях, когда они направлены на самосовершенствование или спасение. Если он хочет изменить себя, для него все дело в том, чтобы изменить в себе часть мира. Он становится интересным самому себе, потому что при каждом преобразовании себя может сказать: то, что стало возможным для одного человека, в принципе возможно и для человека вообще. И наоборот, если он видит, как в определенных социальных ситуациях постоянно гибнут люди, он предполагает, что здесь действует структурный закон, жертвой которого станет и он, если подпадет под его действие. Все эти формы самонаблюдения подчинены тенденции к нивелированию и не принимают во внимание индивидуальных различий, ибо ориентированы только на общее в человеке и в его способности к изменению. Наилучшую формулировку для этой социологической позиции дал Лоренц фон Штейн, который вслед за Луи Рейбо характеризовал жизнь Сен-Симона как "экспериментальную жизнь".

Уже в самонаблюдении такого рода непроизвольно участвует планирующий рассудок. Человек не воспринимает себя и других людей в покорности, как это было раньше на религиозном уровне; не рассматривает душу, как на пантеистическом уровне, с чувством преданности и потрясения; он видит в ней часть природы, перед бездонностью которой наша мысль бессильна и перед которой мы можем лишь ощущать трепет; человек экспериментируя, приступает к делу соответственно его новому отношению ко всем остальным вещам сущего.

Чтобы полностью понять своеобразие этого поведения, мы должны уяснить себе, что мышление не является чем-то независимым, покоящимся в себе, абстрактно постигаемым. Напротив, форма и содержание мышления меняются в зависимости от ситуации и функции, в которых и для которых вообще происходит мышление. Не мышление создает мир, а в определенным образом сформировавшемся мире существует тип мышления, пригодный, непригодный или преобразующийся в сторону большей пригодности орган. "Мышления вообще" не существует; определенным образом сформировавшееся живое существо мыслит в определенным образом сложившемся мире, чтобы выполнять соответствующую жизненную функцию.

(...) В мире, где человек непосредственно борется с природой за жизнь, в которой все процессы регулируются естественным отбором, один индивид или группа индивидов случайно находят среди множества возможных видов поведения формы реакции, пригодные для данной ситуации. Задача мышления состоит тогда в запоминании найденных правильных решений. Естественный отбор происходит теперь в соответствии с этим актом мышления, и те группы, которые не сумели сохранить и передать дальше то, что было правильно найдено, погибают. Но для сохранения таких "находок" не требуется точного рефлективного знания среды, в которой осуществляется эта успешная адаптация. Достаточно верного соблюдения позитивных предписаний и табуированных запретов, созданных предками. Если в природной среде или в социальной структуре возникают существенные изменения, требующие нового типа поведения группы, то прежний тип должен быть либо сломан, либо настолько ограничен, чтобы в бессознательном свободном экспериментировании индивида вновь могли быть найдены соответствующие новым условиям типы поведения и адаптации. С помощью того же механизма подражания и табуирования вновь найденные типы поведения, в свою очередь, становятся традиционными и сохраняются до тех пор, пока, пользуясь этими правилами, группа может ориентироваться в обществе и функционировать в совместной общественной жизни. В качестве примера этой стадии, которая сегодня всеми признается первоначальной формой хозяйства и общества, можно назвать общество, основанное на примитивном собирательстве и охоте. Однако и мы, люди сегодняшнего дня, в ряде случаев основываем наше поведение на мышлении, связанном с "нахождением" и с соответствующим социальным поведением.

Решительный скачок из этой рациональности, связанной с нахождением, совершается, когда впервые сознательно изменяются, а затем изобретаются для особой цели хотя бы отдельные орудия и институты. На этой стадии уже надо представлять себе реальную цель и предвидеть, по крайней мере на протяжении известного времени, характер деятельности, необходимой для ее достижения. В этих случаях еще нет необходимости мыслить то, что выходит за пределы непосредственной задачи. Но необходимо, по крайней мере, представлять себе возможность адаптации продуманной цели к непосредственному окружению и последующее воздействие всего процесса. На этой ступени мышления происходит развитие техники, начиная от простейших орудий и приборов, далее через применение плуга и одомашнивание животных к использованию пара и электричества; все это - изобретения, "целенаправленно" группирующие определенные акты мышления и действия, (...) для достижения поставленной цели. В таком же смысле можно изобрести организацию общества, сознательно придать определенную форму армии, бюрократии и ввести их как новообразования в общество.

Сохраняются ли эти изобретенные некогда предметы, методы, институты внутри общественного образования, которое как целое на этой стадии еще должным образом не регулировано, или бесследно исчезнут, зависит от происходящего за спиной мыслящих и действующих индивидов отбора. На этой стадии исторические события представляют собой своеобразный конгломерат результатов естественного отбора и сознательно сформированных институтов. Для происходящего в обществе это прежде всего означает, что рассудок с его особой целевой установкой, собственно говоря, еще сам является продуктом природного процесса. Что в обществе дано познавать и видеть и что в нем скрыто, какие непосредственные задачи поставлены в качестве цели и соответственно каким целям следует общество - все это обусловлено здесь естественным отбором. Процесс рационализации и вытеснения у людей происходит не по их желанию, а путем индивидуальной и коллективной адаптации и принуждения, которые, в свою очередь, не создаются ими самими. Следовательно, параллельно существуют социальные процессы, направляемые рассудком, и акты мышления, регулируемые социальным процессом. В одном случае берет верх человек, в другом человеческий рассудок определенным образом направляется социальным процессом.

На этой стадии мы в значительной степени находимся еще и сегодня. Но напряженность силового поля естественного отбора, которому подчинены наши сознательно поставленные цели, постепенно начинает требовать перехода к своего рода планирующему вмешательству. О планировании мы будем говорить в тех случаях, когда человек и общество переходят от целенаправленного изобретения отдельной вещи или отдельного института к целенаправленному регулированию и обдуманному господству над теми связями, которые действуют между этими изобретениями единичными феноменами. До этого момента они были предоставлены самой себе казуальности и регулировались борьбой, конкуренцией и вытекающим отсюда отбором.

Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994.

С. 331 - 335.