Глава 3. Концептуальные рефлексивы и социально-культурные доминанты267

жизнь, 1994, апр.);Что означает русское слово «бизнес»? — Надо стащить ящик водки, водку вылить, бутылки сдать, а деньги про­пить (МК-Урал, 1997, май); Вернули 1 руб. из 20; Тратить по-рус­ски; Собирать по-русски; Жалуются на нищету, но бросаются день­гами (заголовки статей, АИФ, 1998, апр.); Немножко социализма в серых капиталистических буднях, правда? Раньше стояли за хле­бом, за колбасой, за обоями, за колготками — в общем, за всем. Но и в наше «капиталистическое» время очередей тоже хоть отбавляй. Самые агрессивные и самые массовые (до тысячи человек) очереди — за деньгами. За собственными. Веяние нового времени — очереди в ликвидационные комиссии «лопнувших» банков (АИФ, май, 98).

Третий адаптационный шаг —в условиях появившейся нос­тальгии по прошлому попытки адаптироваться к изменившейся социальной реальности, снять оценочную окраску с идеологичес­ких концептов, сформулировать для себя новые ценностные иде­алы. Границы между поляризованными, контрастными явлениями, сведенными в едином пространстве, становятся размытыми, не­редко идеологически амбивалентными. Различное отношение к идеологическим концептам проявляется не только на уровне раз­ных социальных групп, но и в сознании отдельной личности: Мы произносим слово «капитализм» часто с таким же вдохновением, с каким раньше произносили «коммунизм». Но сами по себе слова «ка­питализм» или «рынок» меня не обольщают (АИФ, 2001, сент.); В то время слово «капитализм» было таким страшным, что чуть ли не с фашизмом его рядом ставили. Поэтому в слове «капитализм» для меня всегда будет оттенок предательства (КП, 1999, авг.); Чест­но говоря, мне не особенно нравится само слово «капитализм». Я пы­тался в себе раскопать: почему меня так режут эти слова — бур­жуазия, капитализм (Там же, 2001, июнь). Слово «карьера», когда я был в школе, при Сталине, считалось неприличным. Карьера, мо­шенник, спекулянт, частник, стиляга — это были отрицательные слова. Сейчас эта область совершенно другая — область предприни­мательства, свободного выбора. Но для меня слово «карьера» по-пре­жнему окрашено тем оттенком, о котором я говорил. Хотя без карьеры нет ничего (А. Битов, АИФ, 1999, окт.); И на протяжении всей его карьеры, если можно назвать его певческий путь таким противным словом, он оставался человеком (ОРТ, Юбилейный ве­чер Л. Лещенко, 01.02.02). Столкновение прототалитарных и ан­титоталитарных тенденций в обыденном сознании постсоветско-

268 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

го человека придает современной эпохе драматический характер:обстоятельства заставляют приспосабливаться к новой реальнос­ти. И требование нового мышления, сформулированное М. С. Гор­бачевым на заре перестройки, изменить соотношение классо­вых и общечеловеческих ценностей в современном мире, —ос­тается острым и общезначимым спустя почти 15 лет после выхода в свет его книги. Современная реальность по-прежнему свидетель­ствует о диссонансе «между официально проповедуемой ценност­ной системой и разнообразием приватных, личностных ценностей и нравственных императивов» [Korzeniewska-Berczynska, 2001, 29]. Чертой современной речи является подвижность оценочного идео­логического компонента: Конкуренция — слово здоровое (ОРТ, Час пик, 26.05.98); Ой, ну я ненавижу это слово — конкуренция (МК-Урал, 1999, дек.); У нас аллергия на слово «социализм» (КП, май, 01); Коммунизм — слово нестрашное, сказал А. Брежнев, внук Леонида Ильича (Новости, 4 канал, 14.01.99); У нас, бизнесменов, особенно после августовского кризиса, начинает возникать, я бы выразил это в марксистских терминах, классовое капиталистическое самосозна­ние (МК-Урал, 2000, июль); Я представляю аборигенов — я совет­ский человек. Или, как называют нас демократы, — совок. Союз нерушимый республик свободных. Это невозможно отнять. Я всегда буду чтить мой гимн, мой флаг, мой герб — так сказала актриса Жанна Болотова (АИФ, 1998, дек.).

Особое место на данном этапе отводится ностальгии по про­шлому. Этот противоречивый по своей природе феномен являет­ся выражением посттоталитарного переходного периода общества и распространен по всей Восточной Европе (например, «осталь-гия» —Ostalgie, т. е. ностальгия по ГДР на Востоке Германии). Переосмысление ценностных установок становится более слож­ным, когда исчерпана энергия разрушения, но не решены прин­ципиальные проблемы общественного и государственного устрой­ства. «Сверхзначимость переоценок нашего прошлого связана не с субъективной значимостью подобных ценностных ориентиров социального действия». Ностальгия поддерживается лишь в конт­расте «с непонятной, угнетающей, травмирующей современнос­тью» [Дубин, 1999, 26]. В современной действительности пока нет четких идеологических образов новой России, отсутствует культур­ная матрица, по которой можно строить собственные оценки, вписаться в изменившийся контекст, оставаясь верным себе. Обы-