Глава 3. События и люди Казахской степи...

во взаимоотношениях с внешним инокультурным миром только по конфессиональному признаку как мусульмане, а внутри своей группы — по месту проживания, и самоименовалось в зависимости от своей пространственно-географической локализации терминами «кашгарлык», «турфанлык», «яркенлык», «таранчи» и т. д. По этому поводу Ч. Ч. Валиханов писал в 1859 г.: «Туземные жите­ли Малой Бухарин общего народного имени не имеют, а называют себя по городам: кашгарлык (кашгарец), хотанлык (хотанец), ко-муллык (комульский житель) и проч., или же просто ерлик — ту­земец. Китайцы называют их чанту (обвернутая голова), калмы­ки ~ хотан, а среднеазиатцы, киргизы [т. е. казахи. — И. £.] и буруты [т. е. кыргызы. — И. £.] распространяют имя кашгарцев на все население Восточного Туркестана» [45].

Этноним «уйгур» впервые был принят ближайшими предкамисовременного уйгурского населения Казахстана в качестве свое­го этнического самоназвания в 1921 г. на съезде таранчинской и кашкарлыкской интеллигенции в Ташкенте. Он стал использо­ваться для обозначения этнической группы бывших мигрантов из Синцзяна и родственного ей тюркоязычного населения Китая на территории бывшего СССР только с 30-х гг. XX в., а в самом Китае — с 1949 г. в связи с приходом к власти Мао-цзэ-ду-на [46]. Отсюда можно заключить, что этнонимы «уйгур», «ой­рат», «таджик» и некоторые другие впервые появились в казахской историографической традиции намного позже, чем современные биографы Кожаберген-жырау датируют время написания опубли­кованного в 1992 г. дастана «Елим-ай» и, следовательно, созда­телем, тем более единственным, этого рукописного сочинения не может быть человек, живший в первой половине XVIII века.

Другая нестыковка между историческими фактами обнаружи­вается в многократно повторяющемся утверждении в тексте сочи­нения о враждебных намерениях и поведении «Коканда, Хивы, Бухары», уйгуров, кыргызов и туркмен по отношению к казахам в годы жизни автора дастана. Так, в одном месте данного тру­да, в частности, говорится: «К,о^ан, Хиуа, Бук,ар да кез алартып, к.азак,ты бас салуга дайын турган» («Коканд, Хива, Бухара также глаз положили, казахов завоевать готовы были»). В следующих куплетах та же мысль повторяется в несколько иных вариантах из­ложения: «Кркан да кунгей беттен к,ок,андады, соктык.пак. ойгыр,

174

Научное знание и мифотворчество...

Глава 3. События и люди Казахской степи...

175

кыргыз тары б!зге» («Кокандцы также были наготове, желали на­пасть уйгуры и кыргызы»); «Туржпен, К,ок,ан, Хиуа, Букдр жау боп, жат болды езбек, тэжж дт исламга» («Туркмены, Коканд, Хива, Бухара врагами были; чуждыми стали исламской вере узбе­ки и таджики») и «Кокан, Букар сатпады мылтык-кару, олардьщ болды ойы б!зд! шабу» («Коканд, Бухара не продавали ружья [ка­захам. — И. £.], в их мыслях было напасть на нас»): здесь и далее перевод с казахского К. Ускенбая [47] и т. д.

Во всех процитированных строках явно бросается в глаза пос­тоянное упоминание Кокандского владения на первом месте среди враждебно настроенных по отношению к казахам среднеазиатских государств, что не только вступает в полное противоречие с ре­альной исторической действительностью той эпохи, но, и по су­ществу, является ни чем иным, как позднейшей ретроспективной реминисценцией по поводу завоевательной политики основанного восемьдесят лет спустя Кокандского ханства в Южном Казахстане, датируемой началом XIX века. Во время «Актабан шубырынды» и десятилетием позже Кокандское вт\.адение, как убедительно пока­зано в трудах многих профессиональных историков, только начало отделяться от Бухарского ханства, но пока еще не проводило сколь­ко-нибудь заметной самостоятельной политики в регионе. К тому же оно являлось наряду с казахскими ханствами и тяньшанскими кыргызами в 20—30-е гг. XVIII в. одним из основных объектов военно-политической экспансии Джунгарского ханства. В 40-х гг. XVIII в. правитель Коканда Абд'ал-Карим-бек (1739—1747) стал фактически главным союзником султанов и батыров Среднего и Старшего жузов в их военном противостоянии с джунгарами, сыграв выдающуюся роль в ликвидации джунгарского господства на тер­ритории Ферганы и Южного Казахстана [48]. Добрососедские и отчасти союзнические отношения между правителями казах­ских ханств и кокандскими беками сохранялись вплоть до на­чала 70-х гт. XVIII в. (прихода к власти в Коканде бия Нарбуты), пока не началось взаимное соперничество между ними за сферы влияния в присырдарьинском районе.

Совершенно неправдоподобными выглядят и удрученные сето­вания «автора первой трети XVIII в.» по поводу завоевательных намерений кыргызов, уйгуров, Хивы и Бухары в отношении казах­ских жузов, т. к. каких-либо конкретных поводов для подобных

опасений эти народы и государства в то время не имели возмож­ности подавать и в действительности не подавали казахам. В част­ности, кыргызы еще в 1722 г. первыми из северо-западных соседей ойратов подверглись массированным ударам джунгарских войск и в дальнейшем совместно с казахами мужественно вели антид-жунгарскую освободительную борьбу [49]. Предки современных уйгуров — цашгарлъщ — были завоеваны правителем Джунгарии Галданом-Бошокту-ханом (1667—1697) еще в 1678—1679 годах. К началу XVIII в. они никакой самостоятельной роли в междуна­родных отношениях на территории Центрально-Азиатского региона не играли и в военных походах джунгарских ханов в соседние земли не участвовали [50]. Бухарское и Хивинское ханства, в свою оче­редь, в первой четверти XVIII в. находились в состоянии глубокого экономического и политического кризиса, а в последующие десяти­летия были окончательно экономически разорены и деморализованы массовым вторжением в их пределы в 1723—1725 гг. многотысяч­ных групп казахских и кыргызских беженцев с традиционных мест их кочевания и, по свидетельству многих очевидцев того времени, не могли оправиться от понесенных разорений и воинственных на­бегов кочевников вплоть до начала 80-х гг. XVIII века [51]. Не случайно академик В. В. Бартольд писал в свое время по этому поводу, что «XVIII век был для всей мусульманской Азии веком политического, экономического и культурного упадка» [52].

Абсолютно надуманными и сфальсифицированными являются также те строки дастана, в которых говорится о «предательской» роли казахских ханов Каипа (после 1703—1718 гг.), Болата (после 1715-1723 гг.), Семеке (1724-1737) и Абулхаира (1710-1748) по отношению к общеказахским политическим интересам и их не­способности организовать и возглавить антиджунгарскую освобо­дительную борьбу: «Сэмеке, Райып, Болат сум, соцына елд! ерте алмай. Хонтайшыга сатылып, елдщ сырын ашк,ан кун» («Самеке, Гайып, Болат — сволочи, не смогли за собой повести народ; про­дались хонтайши, раскрыли тайны народа»); «Шагырмак. кушм тун болды, хан мен султан жын болды. Сэмеке, Гайып, Болаттьщ, сатк,ындыгы шын болды» («Дни мои стали ночами — ханы и сул­таны словно одержимые злым духом; Самеке, Гайыпа, Болата предательство правдой стало»). Далее говорится о том, что каза­хи остановили калмыков на р. Сарысу, но хан Абулхаир и другие

176

Научное знание и мифотворчество...