Глава 4. Инерция мифотворчества в освещении...

229

переиначивали целые пласты исторического материала, выдавая на-гора каскады «разоблачений и открытий». При этом они даже не пытались хотя бы как-то соизмерить их с критериями фунда­ментальной исторической науки. Во-первых, потому что просто не были знакомы с ними и, во-вторых, в силу нежелания (или, веро­ятно, неспособности) апробировать свою «научную продукцию» на предмет сколько-нибудь серьезной теоретико-методологической экспертизы.

Отсюда — игнорирование функций таких категорий научного анализа, как, скажем, «частное и общее», «случайное и законо­мерное», «единичное и повторяемое», «внешнее и сущностное» и т. п. Стоит ли после этого удивляться, когда у отдельных пуб­лицистов в качестве единственных аргументов выступают чисто умозрительные «догадки», конструирующиеся на гиперболизации выкроенных из общего контекста фактов, возведении в значимый абсолют случайных ономастических или топонимических созвучий. (Аюбой лингвафор, «настроенный» на родные для него лексемы, неосознанно пытается обнаружить узнаваемые созвучия в других языках, а потому не отсюда ли надуманные тождества типа «кып-чак Мурат — маршал Мюрат», «Итиль — Италия» и т. п.).

Легко предоставляя самим себе возможность не отягощаться структурными императивами исследовательской процедуры, неко­торые авторы «с открытым забралом» взялись за написание ни больше, ни меньше как «обобщающих историй Казахстана». Между тем в тот период уровень освоения новых теоретико-методологичес­ких и понятийно-категориальных средств познания, а также степень накопления ранее неизвестного источникового знания еще не созда­вали уверенных предпосылок для таких претензий.

Отметим также, что многие такие «обобщающие истории» пи­сались не коллективами разных специалистов, а в индивидуаль­ном, так сказать, «сольном исполнении», хотя излагаемый матери­ал охватывал даже не обширные, а всеобъемлющие хронологичес­кие диапазоны. А ведь трудно представить, чтобы такой автор, до этого занимавшийся, пускай важными, но все же узкоспеци­альными сюжетами и временными срезами истории Отечества, вдруг стал одинаково свободно и профессионально компетентно разбираться как в древнетюркском и монгольском периодах, так и в эпохе сталинской силовой модернизации или «хрущевском

десятилетии», в казахско-джунгарских отношениях и современных геоэкономических и геополитических проблемах.

В этой связи уместно вспомнить, что 5-томная «История Казахской ССР» в свое время создавалась творческими усили­ями многочисленного коллектива археологов, этнографов, культу­рологов, историков-медиевистов, ориенталистов, специалистов по новой и новейшей истории. Завершающееся ныне издание пяти­томной «Истории Казахстана» осуществляли исследователи целого ряда научных институтов и других ведомств.

Все это заставляет подозревать (а в большинстве случаев так оно и есть), что подобные «обобщающие» работы являются либо косме­тически подправленной компиляцией, либо, того хуже — откровенным плагиатом других исследований. Не случайно стало уже правилом, что многие авторы не дают сноски на использованные публикации, а лишь ограничиваются крайне усеченным списком рекомендуемой литературы (подчас, чтобы не обнаруживать источник плагиата, «за­действованные» работы вообще не упоминаются). Таким образом, вся «творческая» работа подобных исследователей сводится к заимст­вованиям (это мягко говоря) из чужих публикаций и вкраплению в них собственных, весьма вольных комментариев и измышлений. Это и есть по преимуществу метод так называемых альтернативных ис­ториков: сохранение событийной канвы, но с наполнением ее обиль­ными мифологемами и сомнительными интерпретациями.

Почему мифологизированным публикациям удалось занять достаточно функциональную нишу в современной историографии, уже рассматривалось в первом разделе настоящей книги через анализ структуры принимающего их массового сознания. Но были здесь и другие опосредования.

Так, на переходном этапе формирования новой историографии болезненно сказывалось определенное недоверие к ней со стороны читательской аудитории. В значительной мере это была обще­ственная рефлексия на занудно-затасканные и до предела идеоло­гизированные мифы, которыми была так насыщена советская ис­ториография. Радикально настроенная часть общества переносила свое воинственное отрицание всего «советского» и «пролетарско-интернационалистского» и на историографию, требуя от нее реши­тельного разрыва с традициями «марксистско-ленинской истории» как якобы одной сплошной фальсификации прошлого.

230

Научное знание и мифотворчество...