IV. Социальные противоречия и формы классовой борьбы в VI – X вв.

24. Восстание «Ника» в Константинополе (532 г.)

Procopius Caesariensis. «De bello Persico». Прокопий Кесарийский – полководец Юстиниана и современник описанных здесь со­бытий.

Около того же времени в Византии неожиданно вспыхнул в народе мятеж, который против чаяния чрезвычайно рас­пространился и имел самый пагубный для народа и сената конец. Вот как это было. Издревле жители в каждом городе разделялись на венетов [синих] и прасинов [зеленых], но с не­давнего времени за эти имена и за места, на которых сидят во время зрелищ, стали расточать деньги и подвергать себя жесточайшим телесным наказаниям и даже постыдной смерти. Они заводят драки со своими противниками, сами не ведая за что, подвергают себя опасности, будучи, напро­тив того, уверены, что, одержав верх над ними в этих драках, они не могут ожидать ничего более, как заключения втемницы и казни. Вражда к противникам возникает у них без причины и остается навеки; не уважаются ни родство, ни свойство, ни узы дружбы. Даже родные братья, приставшие один к одному из этих цветов, другой к другому, бывают в раздоре между собою. Им нужды нет ни до божьих, ни до человеческих дел, лишь бы одолеть противников. Им нужды нет до того, что которая-либо сторона окажется нечестивою перед богом, что законы и гражданское общество оскорбля­ются людьми своими или их противниками, ибо даже в то самое время, когда они нуждаются, может быть, в необходи­мом, когда отечество обижено в самом существенном, они нимало, о том не беспокоятся, лишь бы их стороне [партии], было хорошо; стороною они называют своих сообщников. И даже женщины принимают участие в этой нечисти; они не только следуют мнению своих мужей, но даже пристают к противной партии, несмотря на то что они не ходят на зре­лища и ничто их к такому участию не побуждает. И не могу я иначе назвать это, как душевной болезнью. Вот что проис­ходит в каждом городе между жителями его!

Около того времени главари дима¹ в Византии пригово­рили к смерти некоторых из этих мятежников. Тогда обе сто­роны сговорились, соединились и освободили тех, кого вели на казнь; тут же ворвались в темницу, выпустили всех со­державшихся там связанными за мятеж или за другие про­ступки. При этом служители городского начальства были по произволу избиваемы.

Мирные граждане, чуждые всех беспорядков, бежали на противолежащий материк; город был поджигаем, как будто был в руках неприятелей. Храм Софии, бани Зевксиппа и царские дворцы, начиная от Пропилеев до так называемого дома Арея, сделались жертвою пламени и вместе с ними боль­шие Портики, простирающиеся до площади, называемой Константиновою, многие дома богатейших людей и большое богатство. Царь и супруга его вместе с некоторыми сенато­рами заперлись в Палатии и там оставались в бездействии. Димы подавали друг другу условное выражение: Ника [по­беждай], и оттого мятеж тот известен до сих пор под именем Ника.

В это время эпархом двора² был Иоанн Каппадокиянин; советником же царским, или квестором³, как называют его ромеи⁴, был Трибониан, родом из Памфилии.

Иоанн был че­ловек неученый и необразованный. Он ничему другому не на­учился от грамматиста, как писать письма, да и те писал плохо и нескладно; но силою ума превышал он всех извест­ных мне людей; отлично понимал, что нужно делать, и умел разрешать труднейшие обстоятельства. Быв самым дурным человеком, он употреблял все способности свои на дурное. Ни помышление о боге, ни стыд перед людьми не входили в душу его; из корысти погубил он множество людей и целые города. Нажив в короткое время великое богатство, он вдался в непомерное пьянство; до обеденного часа он грабил иму­щество подданных, после обеда проводил время в пьянстве и в самом гнусном разврате, от которых никак не мог себя удерживать; пищу употреблял он до пресыщения и до рвоты. Он был всегда готов красть деньги и еще более готов тра­тить и расточать их. Таков был этот Иоанн!

Трибониан имел хорошие способности и достиг высокой степени учености, не уступая в ней никому из современников, но был до безумия предан жадности и всегда готов торговать правосудием. Он ежедневно то уничтожал, то составлял за­коны, продавая их, смотря по надобностям просителей.

Пока в народе происходил раздор из-за различия цвета, никто не заботился о преступном по отношению общества по­ведении этих двух лиц. Но когда обе стороны соединились, как сказано выше, и возгорелся мятеж, то все стали явно по­носить Иоанна и Трибониана и искали их повсюду, чтобы умертвить. Царь, желая угодить народу, немедленно отрешил обоих от должностей. Он назначил эпархом двора пагрикия Фоку, человека весьма благоразумного и справедливого, а в квесторы возвел Василида, человека благородного происхо­ждения, известного между патрикиями своей кротостью. Не­смотря на все это, беспокойство продолжалось во всей силе. В пятый день мятежа, под вечер, царь Юстиниан велел Ипатию и Помпию, племянникам по сестре бывшего царя Анаста­сия, идти в свои дома. Подозревал ли он их в посягательстве на жизнь свою или судьба сама вела их к тому... Боясь, чтоб народ не принудил их принять верховную власть, как то и по­следовало, они сказали царю, что считают несправедливым оставлять царя своего в такой опасности, Эти слова ввели Юстиниана в еще большее подозрение, и потому он велел им немедленно удалиться. Они повиновались и, возвратясь до­мой, предались покою; была уже ночь.

На другой день, с восходом солнца, распространилось в народе известие, что эти лица удалены от двора, где прежде имели пребывание.

¹ Димы – административные районы Константинополя, жители кото­рых составляли так называемые «цирковые партии», игравшие в IV–VII вв. большую политическую роль.

² Эпарх города – начальник дворцовой гвардии и финансового ведом­ства, обладавший также большой судебной властью.

³ Квестор – один из высших судебных чиновников, ведавший судеб­ными делами, связанными с владением недвижимым имуществом и с заве­щаниями.

⁴ От (лат. Roma – Рим). Византийцы обычно называли себя «ромеями», рассматривая Византию как преемницу Римской империи.

Весь народ бросился к ним, провозгласил Ипатия царем и повел на площадь, чтоб заставить его принять управление государством. Но Ипатиева супруга, Мария, жен­щина разумная и знаменитая своей добродетелью, крепко держась за мужа, не пускала его, громко вопияла, что народ ведет мужа ее на казнь, и молила всех приближенных о по­мощи. Однако толпа превозмогла, Мария вынуждена была оставить мужа, и народ, приведя Ипатия против его воли на площадь Константина, просил его принять верховную власть. И так как у мятежников не было диадемы или другого, чем украшаются цари, то они надели ему на голову золотую цепь и провозгласили царем ромейским. Между тем собрались те сенаторы, которые оставались вне царского двора. Многими подано было мнение напасть вооруженною рукою на Палатию [дворец]. Тогда Ориген, один из сенаторов, выступил вперед и произнес следующую речь: «Ромен! Настоящее положение дел не может быть решено иначе, как войною. Всеми при­знано, что война и царская власть у людей считаются важ­нейшими. Но дела великие не совершаются в короткое время, а разумными советами и усилиями физическими приводятся в исполнение в течение долгого времени. Итак, если мы пой­дем на противника сейчас, то наши дела будут, как говорится, на острие бритвы; участь наша решится в самое короткое время, и мы должны будем, за все то, что может последовать, или поблагодарить счастье, или роптать на него, ибо вообще все дела, производимые с поспешностью, зависят от могуще­ства счастья; но если мы устроим наши дела спокойнее, тонам будет возможно захватить Юстиниана в Палатии, хотя бы мы этого и не хотели, и он будет рад, если только ему будет по­зволено скорее бежать; власть презираемая, теряя ежедневно силы свои, обыкновенно рушится; у нас есть и другие цар­ские дворцы: Плакиллы и так называемые Еленины. Оттуда новому царю можно будет вести войну и всем управлять наи­лучшим образом».

Так сказал Ориген. Но другие, как то бывает в скопищах народных, хотели приступить к делу поспешнее, полагая, что нет ничего полезнее быстроты в действиях; того же мнения был сам Ипатий. Ему уже было суждено погибнуть, и он ве­лел вести себя к ипподрому. Некоторые говорят, что он пошел туда потому только, что хранил верность царю.

Между тем у царя происходило совещание: что лучше де­лать, оставаться тут или бежать на судах. Много говорено было в пользу того и другого мнения. Наконец царица Феодора сказала: «Лишним было бы теперь, кажется, рассу­ждать о том, что женщине неприлично быть отважною между мужчинами, когда другие находятся в нерешимости, что им делать или чего не делать. При столь опасном положении должно обращать внимание на то, чтоб устроить предстоя­щие дела лучшим образом. По моему мнению, бегство теперь, больше чем когда-нибудь, для нас невыгодно, хотя бы оно и вело к спасению. Тому, кто появился на свет, нельзя не уме­реть; но тому, кто однажды царствовал, скитаться изгнанни­ком невыносимо! Не дай бог мне лишиться этой багряницы и дожить до того дня, в который встречающиеся со мною не будут приветствовать меня как царицу! Итак, государь! Если хочешь спасти себя бегством, это нетрудно! У нас много де­нег; вот море, вот суда! Но смотри, чтоб после, когда ты бу­дешь спасен, не пришлось тебе когда-нибудь предпочитать смерть такому спасению. Нравится мне старинное слово, что царская власть – прекрасный саван».

Так сказала царица; слова ее воодушевили всех. Укре-пясь духом, советники рассуждали уже о том, каким обра­зом можно бы защититься, если мятежники нападут на них. Все воины, как те, которые служили при дворе царском, так и остальные, не были привержены царю и в ожидании, чем все решится, не хотели явно принять участие в деле. Царь полагал всю надежду на Велисария и на Мунда.

Между тем Ипатий пришел на ипподром, взошел на цар­ское место и сел на царское седалище, с которого царь обык­новенно смотрит на конские ристания и на гимнастические упражнения. Велисарий направлялся сперва прямо к Ипатию и к царскому седалищу и, достигши ближайшего дома, где всегда стоит стража, кричал воинам, и приказывал им не­медленно отпереть дверь, чтоб ему идти на похитителя. Но воины, вознамерившись ни за кого не вступаться, пока не бу­дет явной победы на одной стороне, притворились, что ничего не слышат. Велисарий, возвратясь к царю, уверял его, что все для него кончено, когда против него даже те воины, которым поручена охрана дворца. Царь велел ему идти к Халке и к тамошним Пропилеям. С великими усилиями и не без боль­ших опасностей, пробираясь по развалинам и полусгоревшим местам, Велисарий вошел на ристалище и, став у портика ве­нетов, что на правой стороне от царского места, сперва хотел устремиться на самого Ипатия; но как тут есть малые ворота, которые тогда были заперты и охраняемы изнутри воинами Ипатия, то он боялся, что народ нападет на него в таком тес­ном проходе, уничтожит его вместе с отрядом, а потом тем удобнее ринется на царя. Итак, он рассудил лучше напасть на народ, на это бесчисленное множество стоявших на ри­сталище и в большом беспорядке толкавшихся людей. Он об­нажил меч, велел воинам своим следовать его примеру и с криком ринулся в середину скопища. Народ, не знавший строя, видя, что покрытые латами воины, заслужившие ве­ликую славу храбростью и опытностью, поражали всех безпощады, предался бегству. Поднялся громкий крик. Находив­шийся недалеко оттуда Мунд, человек смелый и предприим­чивый, хотел принять участие в деле, но в настоящем поло­жении не знал, что ему делать.

Догадавшись наконец, что Велисарий уже действует, он вторгся на ипподром входом, который называется Некра [мертвые]. Тогда ипатиевы мя­тежники, поражаемые с двух сторон, подверглись истребле­нию. Победа была полная; убито великое множество народа. Полагают, что тогда погибло более 30 тысяч человек. Вораид и Юст, племянники царя Юстиниана, которым уже никто не смел противиться, стащили Ипатия с седалища и привели его к царю вместе с Помпием. Царь велел содержать их в тесной темнице. Помпий рыдал и говорил жалобные речи; он еще не испытал бедствий жизни, но Ипатий, упрекая его, говорил, что не следует рыдать тому, кто погибает невинно, что с самого начала они были вынуждены уступить насилию народа, а потом пришли на ипподром не с тем намерением, чтоб дей­ствовать против царя. На другой день и тот и другой были умерщвлены воинами; тела их брошены в море. Царь списал в казну имение их и всех других сенаторов, приставших к их стороне. Впоследствии он возвратил всем им, равно как и сы­новьям Ипатия и Помпия, достоинства, которые они до того имели, и те имущества, которые не были еще розданы при­ближенным его. Таков был исход византийского мятежа.

«Сборник документов по социально-экономической истории Византии», М., 1951, стр. 54–57.