50 Раздел I. Теоретические проблемы истории государственного управления

Е ще Н. А. Бердяев, полемизируя со славянофилами, видев­шими национальную специфику России преимущественно в об­щинном устройстве и православном типе христианства, справед­ливо ставил вопрос: почему самый «безгосударственный», с точ­ки зрения славянофилов, народ создал самое мощное в мире и самое бюрократическое государство? Причину такого историче­ского парадокса философ видел в особенностях национальной культуры России и национального самосознания, для которых изначально свойственны были дуализм и антиномичность, соеди­нение на первый взгляд несоединимых противоположностей.

В качестве таких «антиномий», отличающих русское сознание, Н. А. Бердяев выделял отношение русского народа к государству, свободе и национальности. С одной стороны, пишет философ, русским людям свойственна безграничная свобода духа, они в меньшей степени, чем европейцы, закрепощены внешними нормами и мещанским бытом, всегда были поглощены исканием абсолютной правды, никогда не удовлетворялись временным. С другой стороны, ни в одной стране Европы не было такой по­корности власти, такого полного отсутствия осознания прав лич­ности, личного достоинства, как в России со времени вступле­ния ее в Новое время. И опять же: русскому обществу, формиро­вавшемуся как полиэтничное общество, никогда не были присущи национализм и шовинизм. Считалось, что национализм может быть английским, французским, но не русским, русские почти стыдились, что они русские. В то же время нигде в Евро­пе, кроме России и Германии, не было таких всплесков антисе­митизма и еврейских погромов, приобретавших порой характер массового психоза¹.

То же самое можно сказать и об отношении русского народа к государству. Русский народ веками строил и укреплял свое го­сударство и был самым политическим народом в мире. Ему всег­да был присущ государственный инстинкт (было ли это освоение новых земель, которое воспринималось народом как «государст­венное дело», или защита государства от внешних врагов), и все силы его, говоря словами Бердяева, отдавались «колоссу государ­ственности». Однако отношение русских к государству и его ин­ститутам с самого начала значительно отличалось от отношения к государству европейских народов. Это отношение было больше эмоциональным, личностным, чем правовым. Русские люди не терпели посредников между собой и верховной властью и отри­цательно относились к государственной бюрократии, к боярам и чиновникам, «мешающим» связи царя с народом («царь хоро­ший, бояре плохие»). С этой позиции и русская интеллигенция, несмотря на ее поверхностное западничество, была, замечает

¹ См.: Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 15.

Глава 2. Государственное управление и политическая культура общества

51

Б ердяев, «чисто русской в своей безгосударственности», а рус­ских либералов следует считать «скорее гуманистами, чем госу­дарственниками». Все они боялись власти как «грязного дела», хотели, как и большинство народа, «не столько свободного госу­дарства, сколько свободы от государства»¹. Люди государственно­го ума, подобные М. Н. Каткову и Б. Н. Чичерину, казались им нерусскими, так же как иностранной, нерусской казалась русско­му народу бюрократия.

Такое отношение русского народа к государству и его инсти­тутам объяснялось в основном своеобразием условий, в которых происходило формирование российской государственности, в те­чение длительного времени, как мы отметили выше, сочетавшей в себе государственное (монархическое) и общинное (земское) начала общественной жизни восточных славян. Это не могло не сформировать в сознании русских людей особого представления о должном (идеальном) государстве, в котором параллельное су­ществование двух начал — государственного и общинного — вос­принималось как норма, а само государство рассматривалось как большой «мир», как система, объединяющая множество мелких «миров». Именно община («мир») занимала в течение долгого времени центральное место в самоидентификации большинства населения России, обладала в глазах народа верховным авторите­том, а в ряде случаев, беря на себя функции государственного управления (как это было в годы Великой смуты XVII в.), спо­собствовала сохранению и возрождению государства, спасая его от анархии и развала. И напротив, любое вмешательство во внутренние дела «мира» упорно отвергалось народным сознани­ем, точно так же, как чуждой во многом оказалась для него ви­зантийская идея государственного этатизма, активно насаждаемая властью в период создания московского государства и в полной мере реализованная в императорской России².

В этой же связи необходимо упомянуть и отношение народа России к институту частной собственности, значительно отли­чавшееся от римской идеи частной собственности, трактующей собственность как отношение между лицом и вещью, как безус­ловную власть собственника над вещью. В русском сознании личности никогда не приписывалась безусловная сила присвое­ния, а само право собственности, во-первых, должно было предполагать целый ряд социальных обязанностей, лежащих на собственнике, во-вторых, должно было обеспечить всем желаю­щим право трудиться и получать вознаграждение соответственно

¹ См.: Бердяев Н. А. Судьба России. М., 1990. С. 5.

См.: Лурье С. В. Россия: община и государственность // Цивилизации и культуры. Научный альманах. Вып. 2. Россия и Восток: цивилизационные отно­шения / под ред. Б. С. Ерасова. М., 1995. С. 139—143.